 |
210
|
пору вызов всесильному Карфагену. Основав в Риме школу для детей
римских нобилей, Андроник преподавал в ней греческий и латинский
языки, используя тексты классических греческих авторов. Из этих
вполне практических потребностей и родилось первое в истории европейской
литературы переводное произведение — латинская «Одиссея». Грек
из Тарента должен был много потрудиться, прежде чем он нашел стихотворную
форму для перевода гомеровского эпоса. Здесь, как уже говорилось,
ему помогли древние героические песни римлян, написанные «сатурнийским
стихом». В 204 г. до н.э. по поручению понтификов Андроник создал
хоровую песнь, призванную умилостивить богов. Пел ее хор, составленный
из 27 девушек. Так, греческий учитель из Тарента разработал для
римлян поэтический язык в сфере эпоса, лирики и драмы.
О том, как быстро римляне усваивали греческие литературные формы,
свидетельствует творчество Невия из Кампании. Через пять лет после
Андроника он выступил с комедиями и трагедиями, написанными по
образцу греческих. Наряду с «паллиатами», т.е. драмами, где актеры
выступали в просторных греческих плащах — паллиях, Невий создавал
также «тогаты» — комедии, где на сцену выходили сами римляне в
тогах или же приезжие из Пренесты или Ланувия, как в комедии «Предсказатель».
Он же стал автором и оригинальной римской трагедии, смело обратившись
не к мифологическим сюжетам, а к современной ему истории. В трагедии
«Кластидий» он описал победу консула Марка Клавдия Марцелла над
галлами в 222 г. до н.э. Форма произведения заимствована у греков,
но содержание — чисто римское. Смелость этого «гордого кампанца»,
как он сам себя называл, проявилась и в том, что в свои комедии
он часто вставлял намеки на политические события своего времени,
насмехаясь над разгульной молодостью Сципиона, будущего победителя
Ганнибала, или нападая на ненавистную ему знатную семью Метеллов.
В аристократической Римской республике такие политические выпады
со стороны комедиографа не могли кончиться добром: Невий был брошен
в тюрьму, а затем изгнан из Рима; умер на чужбине. Римская литература
обязана ему не только трагедиями и комедиями, но в особенности
оригинальной эпической поэмой «Пуническая война», написанной «сатурнийским
стихом». В этой эпопее немало следов подражания Гомеру, но повествуется
в ней об извечной борьбе Рима с Карфагеном, завершившейся для
Невия победоносной I Пунической войной, в которой он сам принимал
участие как солдат. С уходом со сцены Андроника и Невия римская
литература лишилась могучих талантов, способных одинаково успешно
творить как в жанре трагедии, так и в жанре комедии. Авторы, пришедшие
им на смену, были привержены лишь одному какому-либо жанру.
Вскоре, после того как разразилась II Пуническая война, в Риме
прославился своими комедиями Тит Макций Плавт. Переехав в ранней
молодости из Умбрии в Рим, он с самого начала
|
|
|
211
|
был близок к театру: возможно, был рабочим сцены или даже актером
в ателланах. Хорошо знакомый со сценическим искусством и со вкусами
римской публики, он начал перерабатывать новоаттические комедии
Менандра, Дифила и Филемона. Он понимал, что серьезные, нравоучительные,
нередко слащавые греческие комедии не придутся по душе римскому
плебсу, и потому крайне редко брался за переработку сентиментальных
произведений вроде не известного нам греческого оригинала, на
котором основываются его «Пленные» или «Три монеты». Чаще всего
Плавт выбирал сюжеты, где главную роль играют или хитрый раб-интриган,
одерживающий верх над господином, или гетера, оказывающаяся в
конце свободнорожденной гражданкой. Психологически утонченные,
слишком глубокие и изящные для римской публики греческие пьесы
он отбрасывал или же, находя ту или иную комедию слишком скучной,
лишенной жизнерадостного воодушевления, оптимизма, не колеблясь
вводил в нее новое действующее лицо, способное развеселить зрителей.
При этом он смело заимствовал таких персонажей из других комедий,
как, например, «парасита» — прихлебателя, приживала Эргасила в
«Пленных».
В более поздний период своего творчества, решив, что длинные
диалоги греческой драмы не подходят для сцены, Плавт стал вводить
вместо них песенные партии — как монодии, так и дуэты, и терцеты,
превращая комедию в водевиль или оперетту. Предшественником его
здесь был Невий, но только Плавт использовал этот прием очень
широко, так что древние говорили о ^полиметрии», о метрическом
богатстве комедий Плавта. При этом он охотно прибегал к легким
эллинистическим песенкам того времени, к их языку, мелодиям, юмору.
Для оживления действия он вводил и балетные партии, как, например,
в комедии «Стих»: из серьезной и трогательной комедии Менандра
он сделал буйное, шумное, веселое зрелище, хотя композиция его
весьма беспорядочна, хаотична. Впрочем, о композиции римский драматург
заботился мало. Писал он так называемые «фабулэ моториэ» — произведения,
в которых были быстрота, много движения, наигрыши и шум. Некоторые
его комедии («Казина», «Купец») сближаются по своему характеру
с нынешним фарсом.
Хотя действие у Плавта происходит в Греции, а актеры выступают
в греческих паллиях, зрителя вдруг, ни с того ни с сего, возвращают
к римским реалиям: он слышит о квесторах, о провинциях. Смелее
всего комедиограф ломает сценическую иллюзию в «Куркулионе», где
перед зрителями появляется театральный предприниматель Хораг.
обеспокоенный плутнями главного героя Куркулиона, и рассказывает
публике, какие разновидности плутов живут в Риме и на каких улицах
города их можно встретить. Не только в прологах автор обращается
прямо к своим согражданам, но и в других местах комедии, атакуя,
в частности, римских ростовщиков. В переработках греческих пьес
звучало вдруг эхо Пунических войн, когда в прологе к «Комедии
о ларчике» разда-
|
|
|
212
|
вался призыв уничтожить врага, дабы полной мерой воздать побежденному
«пунийцу».
Хорошо зная жизнь простых римлян, их вкусы и пристрастия, комедиограф
пишет их же сочным, выразительным языком, не избегая и крепких
словечек, и соленых шуток. В этом заключалась главная тайна успеха
его пьес, громадного успеха, которого не смогли достичь впоследствии
ни Гай Цецилий Стаций, ни Публий Теренций Афр, ни другие творцы
римской комедии. Влияние Плавта на развитие европейской комедии
невозможно переоценить. Вспомним хотя бы, что благодаря ему на
сцену вышли такие вечные комические типы, как скупец, или хвастливый
воин, или хитрый и умный слуга — мастер запутанной интриги.
К эпохе Пунических войн относится также деятельность двух знаменитых
римских сенаторов, писавших по-гречески. Когда появилось и стало
широко известным сочинение сицилийского грека Филина о I Пунической
войне, написанное в духе, благоприятном для Карфагена, в римском
сенате пришли к выводу, что необходимо ответить на этот вызов
и представить римскую историю в выгодном для римлян освещении,
и к тому же на господствующем литературном языке той эпохи — на
греческом. В последние годы III в. до н.э. сенатор Квинт Фабий
Пиктор и претор Луций Цинций Алимент, участник войны, побывавший
и в карфагенском плену, с помощью греков-секретарей создали «Анналы»
— погодный обзор, летопись истории Римского государства с мифических
времен до самых новейших событий войны с Ганнибалом на территории
Италии. Служившее целям литературной пропаганды, прославления
родного города в эллинистическом мире, произведение Фабия Пиктора
(«Анналы» Алимента не сохранились) написано ярко и красочно, с
патриотическим воодушевлением.
Несколько десятилетий спустя число образованных людей в Риме,
умевших говорить и писать по-гречески, заметно возросло. Представители
династии выдающихся полководцев Сципионы свободно описывали по-гречески
свои походы и победы. Консул Гай Сульпиций Галл в середине II
в. до н.э. так хорошо знал греческий язык, что без труда разбирался
в творениях греческих астрономов и переводил их на латынь, а Тиберий
Семпроний Гракх, отец знаменитых братьев Гракхов, даже произнес
по-гречески речь на острове Родос, славившемся своей школой красноречия.
Войны на Востоке стремительно раздвинули умственные горизонты
молодого поколения римлян, высокая эллинистическая культура просто
заворожила их, жителей небольшого города над Тибром, ставших повелителями
всего Средиземноморья. Римляне открыли для себя эллинистический
культ индивидуальности, столь не свойственный их суровым обычаям
маленькой общины, политическим традициям их республики, требовавшим
сплоченности сознания «общего дела» и оставлявшим мало места для
духовной самостоятельности отдельной личности. Под влиянием эллинизма
|
|
|
213
|
личность приучалась ценить себя, поэтому Титу Фламинину нравились
пеаны, слагавшиеся в его честь, а Марк Фульвий Нобилиор, по примеру
восточных монархов, взял с собой в этолийский поход поэта Энния,
дабы тот описывал и славил его подвиги, С Востока шли в Рим и
пороки: себялюбие, гедонизм, изнеженность. Полибий рассказывает
об «эллинизированном» консуле Постумии Альбине, гонявшемся за
развлечениями и ведшем жизнь праздную. Писал он по-гречески и
в предисловии просил читателей быть снисходительными к возможным
несовершенствам языка и стиля, на что старый Катон саркастически
замечал: «А кто же ему велел писать по-гречески?»
Естественно, что филэллины, поклонники греческой культуры, старались
сызмала приохотить своих сыновей к ее наследию. После победоносной
битвы при Пидне в 168 г. до н.э. Луций Эмилий Павел просил афинян
дать ему философа, который воспитывал бы его сыновей, Сципиона
Эмилиана, будущего разрушителя Карфагена, и Фабия Максима. Захваченную
после победы над царем Персеем огромную библиотеку консул также
оставил сыновьям. Теперь, для того чтобы окунуться в стихию греческого
языка и культуры, не нужно было отправляться за море: после победы
римлян под Пидной в Рим хлынула волна греков, в том числе 100
тыс. ахейских заложников; среди них находился и прославленный
историк Полибий. Дружба, связывавшая молодого грека со Сципионом
Эмилианом, оставила заметный след не только на филэллинизме римского
полководца, но и на восторженном отношении самого Полибия к Риму
и его государственному устройству, обеспечившему, по мнению историка,
могущество Римской державы.
Дружеские связи со Сципионом Эмилианом поддерживал и философ
Панетий Родосский, ученик Кратета и афинских стоиков. Римскому
уму было близко его учение о добродетелях как долге перед обществом,
соединившее стоическую этику с традиционным римским идеалом «доблести».
Еще раньше в Рим прибыл как посол из Пергама Кратет, знаменитый
греческий грамматик. Как рассказывает Светоний, несчастный случай
заставил Кратета задержаться в городе и за это время он вызвал
у римлян интерес к филологии. Немалое значение для духовного развития
Рима имел и приезд трех афинских философов: платоника Карнеада,
перипатетика Критолая и стоика Диогена в 155 г. до н.э., отправленных
афинянами к новым властителям Греции просить об отмене денежного
штрафа, наложенного на Афины. Множество людей собиралось послушать
ученые споры, которые вели между собой приехавшие в Рим философы.
Но и «старый Рим» не сдавал своих позиций, защищаясь от влияний
эллинизма. Отражением этой борьбы стало постановление сената 161
г. до н.э., позволявшее претору, если того потребуют «интересы
республики», изгнать из Рима греческих философов и риторов. Действительно,
через семь лет после этого философы-эпикурейцы Алкей и Филиск
поплатились за свою про-
|
|
|
214
|
поведь наслаждений изгнанием из города. Бще энергичнее и с большим
успехом «старый Рим» пытался защитить себя от влияний Востока.
В Тириоли, на юге Италии, найдено высеченное на камне послание
консулов Марция и Постумия к правителям городов-союзников с требованием
выполнять постановление римского сената, направленное против распространявшегося
там культа Вакка, восточной, экстатической разновидности дионисийского
культа. Все больше приверженцев находил он ив Риме, где они объединялись
в братства и собирались на тайные ночные встречи — вакханалии.
Мы не знаем, в какой мере эти братства носили политический характер,
который им приписывает консул Постумий в своей речи, приведенной
в историческом труде Тита Ливия. Ясно, однако, что римские власти
увидели в распространении культа Вакха угрозу традиционным верованиям
и общественному порядку. Вакханалии были объявлены заговором против
государства, а в самом Риме более 3 тыс. человек были арестованы.
Между тем и традиционные верования римлян не оставались неизменными.
В эпоху войны с Ганнибалом произошла окончательная эллинизация
римской религии. Любая вспышка эпидемии или война приводили к
утверждению в Риме все новых греческих культов. Вместе с «сивиллиными
книгами» из Кум был принесен культ Аполлона Кумского. Затем, следуя
указаниям этих книг, к которым обращались в минуты тяжких испытаний,
римляне приняли культ божественной троицы: Деметры, Диониса и
Коры, ставших в Италии Церерой, Либером и Либерой. Еще в 493 г.
до н. э. им' воздвигли святилище, выстроенное по этрусскому образцу,
но оформленное греческими мастерами. Примерно тогда же в Риме
утвердился и культ бога Меркурия — Гермеса.
Процесс эллинизации особенно усилился в III в. до н.э., когда
связи Рима с греческими городами Южной .Италии стали наиболее
тесными. В 293 г. до н. э., по совету, обнаруженному в «сивиллиных
книгах», ради спасения от бушевавшего тогда мора римляне заимствовали
из Эпидавра культ бога-исцелителя Эскулапа — Асклепия. Специальная
делегация, посланная в Эпидавр, доставила в Рим священную змею,
посвященную этому богу. Через два года на небольшом острове на
Тибре был воздвигнут храм Эскулапа. Новые войны приносили с собой
новые бедствия, побуждая римлян искать защиты и у других греческих
богов. В годы I Пунической войны были устроены в Риме Тарентские
игры в честь подземных божеств Дита — Плутона — Аида и Прозерпины
— Персефоны, длившиеся три ночи, причем Диту принесли в жертву
черного быка, а Прозерпине корову. Было решено проводить Тарентские
игры каждые сто лет.
Тяжелые поражения, понесенные римлянами в первый период II Пунической
войны, заставили вновь искать совета в «сивиллиных книгах», рекомендовавших
вернуться к некоторым старым италийским обрядам. Но поскольку
местный ритуал был очень прост и аскетичен, а богов полагалось
ублажать, окружать пыш-
|
|
|
215
|
ностью, устраивать в их честь многолюдные торжества, то начали
совершать греческие обряды при жертвоприношениях даже древним
римским божествам, будь то Юнона Регина («Царица») или Юнона Соспита
(«Спасительница»). Обряды в честь старого италийского бога Сатурна
превратились под влиянием греческой религии в большой многодневный
праздник Сатурналий, пышно справлявшийся в декабре. К концу III
в. до н.э. различия между местными и «новыми» божествами стерлись.
Был официально утвержден культ 12 главных богов, имевших соответствия
в греческом пантеоне: Юпитера и Юноны, Нептуна и Минервы, Марса
и Венеры, Аполлона и Дианы, Вулкана и Весты, Меркурия и Цереры.
По совету все тех же «сивиллиных книг», дабы умилостивить богов,
ввели в обычай лектистернии — ритуальные «трапезы богов»: расставляли
пиршественные ложа, на каждое клали изображения одной из 6 пар
богов, перед ложем ставили стол с принесенными богам жертвами.
На Форуме появились позолоченные статуи главных богов, подобные
тем, что стояли на афинской агоре. Боги эти не имели уже ничего
общего с демонами и духами древнейшей римской религии. Статуи
придали им в представлении римлян человеческий облик. Эллинизация
римской религии завершилась.
На заключительном этапе войны с Ганнибалом в Риме впервые утвердился
культ восточного происхождения — культ Кибелы, или Великой Матери
богов, фригийской богини плодородия. Жрецы Кибелы должны были
быть евнухами, как и первый любимец богини — Аттис. Жрецы-евнухи
с их экстатическими, буйными плясками и самобичеванием были обычным
явлением на Востоке, но не в Риме, поэтому сенат, несмотря на
то, что сам ввел в городе этот экзотический культ, не позволял,
чтобы жрецами Кибелы становились римские граждане. Однако восточные
религии продолжали привлекать к себе внимание и интерес римлян,
особенно из низов, но также и из высших слоев общества. Приверженцы
нового культа торжественно праздновали день Великой Матери богов,
делая друг другу подарки и основывая братства поклонников богини.
В 194 г. до н.э. были официально учреждены в ее честь Мегалезийские
игры (от греческого слова «мегалэ» — великая), длившиеся шесть
дней и сопровождавшиеся театральными представлениями.
Но оставались среди римлян и «непримиримые», крайне враждебно
относившиеся к любым новшествам, импортированным с Востока. Едва
ли не самым непримиримым был цензор Марк Порций Катон Старший.
Перечисляя в трактате «О земледелии» обязанности управляющего
поместьем, он решительно запрещает ему вступать в разговор с халдейскими
гадателями и астрологами. Привыкший к четкой, простой, лаконичной
речи, Катон с презрением относился также к греческой риторике,
философии, поэзии. Он не забыл, как во время войны с царем Антиохом
он выступал в Афинах по-латыни и греку-толмачу, чтобы перевести
его краткую речь, понадобилось гораздо больше времени и
|
|
|
216
|
слов. Этого было достаточно, чтобы внушить Катону пренебрежение
к самому греческому языку. Он был убежден в превосходстве сжатой,
лапидарной латинской речи и, поучая сына, произнес ставшие крылатыми
слова: «Держись сути, а слова придут».
В тех же «Наставлениях сыну» он предостерегает от греческой науки,
прежде всего от медицины. Греки решили, уверяет Катон, извести
все народы с помощью врачей и лекарств, да еще за деньги, чтобы
вызвать у будущих жертв уважение и доверие и тем скорее их погубить.
«С врачами ты не должен иметь дела», — пишет он. Неприязнь ко
всему, что шло из Греции и с Востока, распространялась, естественно,
и на тех римских филэллинов, чей образ жизни и нравы были прямо
противоположны тому, чему учил старый цензор. Рост индивидуализма
подрывал, по мнению Катона, традиционные римские добродетели,
средоточием же индивидуализма он считал окружение видных тогдашних
полководцев, в особенности ненавистную ему семью Сципионов. Недаром
в своем историческом труде «Начала», первом написанном на латинском
языке очерке истории Рима и Италии, он не упоминает по имени ни
одного военачальника и делает это вполне сознательно. В сочинении
этом действуют и одерживают победы лишь безымянные консулы и преторы,
а не Корнелии или Фульвии, что сближает труд Катона Старшего с
древними римскими летописями. Осуждая современников за развращенность,
автор восхваляет доблестных предков. Они платили за боевых коней
дороже, чем за поваров. Они не увлекались поэзией, не пировали
на симпосионах, а если кто-либо поступал иначе, все презирали
его как бездельника.
Трактат «О земледелии» рисует образ сельского хозяина, бережливого
до скупости. Принцип его: все, что дороже одного асса, — излишество.
С идеей максимальной экономии денег и припасов связана и идея
максимальной эксплуатации рабского труда. К рабам Катон беспощаден:
пусть они едят меньше, а работают как можно больше. Беспорядок,
изнеженность нравов, падение дисциплины он видел повсюду, в том
числе и в современной ему римской армии. Об этом он прямо пишет
в трактате «О военном деле», который читал еще император Адриан
в начале II в, до н. э., но который до наших дней не дошел.
Ирония судьбы была в том, что, усердный гонитель всего греческого,
Катон Старший сам не избежал влияния греческой культуры. В конце
жизни он даже выучил греческий язык. Предлагая в «Наставлениях
сыну» собственную программу воспитания, он выходит за пределы
традиционной римской системы обучения, сводившейся к умению читать,
писать и считать. Не желая привлекать греков-учителей, он решил
сам дать сыну представление (разумеется, критическое) о медицине,
риторике, ведении хозяйства. Назвав свой исторический труд «Начала»,
Катон тем самым продолжил традицию греческой историографии, в
которой немало ученых сочинений, исследовавших «начала», происхождение
того или иного племени, города или обычая. Вслед за греческими
|
|
|
217
|
авторами он связывает историю Италии с историей греков: так,
он уверен, что латынь — диалект греческого, а сабиняне ведут свое
происхождение от спартанцев и этим, мол, объясняется суровость
их обычаев. В труде «О земледелии» он часто и много использует
греческие источники, рекомендуя изложенные в них некоторые практические
приемы ведения хозяйства. Влияние греческой культуры сказалось,
очевидно, и в том, что Катон Старший собрал и издал свои политические
и судебные речи (до него это в Риме сделал лишь Аппий Клавдий).
Сто лет спустя Цицерон отыскал 150 таких речей и восхищался ими.
Они более совершенны стилистически, чем единственный сохранившийся
до нашего времени трактат Катона «О земледелии», и отличаются
многими смелыми языковыми новациями, изобилуют неологизмами.
Именно Катон, находясь в 294 г. до н. э. в качестве квестора
в Сардинии, привез оттуда в Рим Квинта Энния, возможно, проходившего
в Сардинии воинскую службу. «Анналы» Энния, как и «Пуническая
война» Невия, положили начало римскому историческому эпосу. Историк
и поэт Энний дает целостную картину возникновения и развития Римского
государства «аб урбе кондита» («от основания города»), т.е. с
древнейших времен, доводя рассказ до событий последних текущих
лет. Первоначально книг было 12 или 15, позднее Энний, подобно
летописцу, добавлял к ним все новые книги— всего их оказалось
18. Книги разделены на триады, соответствующие этапам роста державы,
понимаемого как торжество римской «доблести»: первые три книги
повествуют об эпохе царей, вторые три — о завоевании римлянами
Италии, еще три—о Пунических войнах, и т. д. Описывая современную
ему эпоху, он не жалеет красок для изображения ярких исторических
личностей: Сципиона, Тита Фламинина, Ганнибала, Филиппа Македонского,
царя Антиоха. Выходец из Южной Италии, называвший себя «человеком
о трех языках» — латинском, оскском и греческом, Энний смело и
последовательно осуществил свой необычный замысел — прославить
победоносный Рим высокими и патетическими эпическими стихами,
взяв за образец для подражания поэмы Гомера.
Во вступлении к «Анналам» Энний с оправданной гордостью говорит,
что в него переселилась душа самого Гомера. В отличие от Невия
с его тяжеловесным грубовато-простым «сатурнийским стихом» Энний
ввел в эпос гекзаметр, дав тем самым новое направление латинской
эпической поэзии. Дух новаторства, жадный интерес к современности,
увлечение греческой культурой сближали Энния не с его былым покровителем
Катоном Старшим, а со Сципионом и Фульвием Нобилиором, с которыми
его связывала горячая дружба и которым он посвятил восторженные
панегирики. В своих «Анналах» он — в противоположность Катону
в «Началах» — воспевает героические деяния отдельных личностей,
прославивших свои имена, а не анонимных консулов и преторов.
Если «Анналы» обращены ко всему римскому народу, то другие
|
|
|
218
|
произведения Энния написаны, несомненно, только для узкого круга
ценителей, друзей, элиты. Здесь источниками вдохновения служат
не Гомер и Гесиод, а поэты эллинистической эпохи, особенно Каллимах.
Переработкой эллинистической поэзии являются и сборник эротических
стихов «Сота» — подражание александрийскому поэту III в. до н.
э. Сотаду из Маронеи, и гастрономическая поэма «Гедифагетика»
(«Лакомства»), составленная на манер Архестрата из Гелы. Для римской
просвещенной знати, настроенной скептически в отношении традиционных
верований, предназначалась прозаическая переработка Эннием сочинения
Эвгемера «Священные рассказы». В своем «Эвгемере» Энний проповедует
рационализм, отрицает существование богов: те, кого считают богами,
некогда были просто людьми, прославившимися небывалой мудростью
и снискавшими себе повсюду почет и уважение. Он также популяризировал
среди римского нобилитета пифагорейскую философию и мистику («Эпихарм»).
Если добавить к этому, что он оставил, кроме того, четыре книги
стихов смешанного размера, названные им «Сатуры» («сатура» — смесь)
и носившие нравоучительно-назидательный характер, и был также
автором многочисленных трагедий (главным образом, переложений
трагедий Еврипида), станет ясным значение творчества Энния в история
римской литературы, которую он заметно обогатил и продвинул своим
разносторонним и новаторским талантом.
Энний дружил с бывшим рабом, галлом из Медиолана, получившим
при освобождении имя Цецилий Стаций. Около 190 г. до н. э., когда
на римской сцене безраздельно господствовал Плавт, Цецилий Стаций
впервые представил римской публике свои комедии. От пьес Плавта
они отличались превосходной, сложной, утонченной композицией.
Подход Плавта к греческим образцам, первую очередь к комедиям
Менандра, казался Стацию слишком вольным. Сам он отверг метод
контаминации греческого и римского в сюжетах и старательно воспроизводил
сложные сюжетные перипетии греческих образцов. Но комедии Цецилия
Стация становились скорее сентиментальными, чем веселыми, их было
труднее смотреть, и они так и не смогли затмить по популярности
сочинения Плавта ни при жизни обоих комедиографов, ни в позднейшие
столетия. Стаций был знаменит в Риме, но дошли до нас комедии
не его, а Плавта и Теренция.
Публий Теренций Афр, родом из Ливии, также долго не мог добиться
успеха. Его комедия «Свекровь» была поставлена трижды, но с первого
представления в 166 г. до н. э. публика ушла, спеша на проходившие
одновременно выступления канатных плясунов и кулачных бойцов.
Во второй раз пьеса вновь провалилась, так как играли ее на похоронах
Луция Эмилия Павла, где внимание зрителей в большей степени привлекли
гладиаторские бои. Лишь на третий раз комедию удалось спокойно
доиграть до конца. Неудачи Стация и Теренция были вызваны, очевидно,
тем, что они не смогли так заинтересовать римскую публику, как
это сделал Плавт. Теренций еще полнее, чем Цецилий Стаций, воспроизводил
|
|
|
219
|
греческие образцы, заботясь не столько о точном воспроизведении
сюжета, сколько о воссоздании языка, стиля» характеров, самого
духа греческой комедии. Язык комедий Теренция чист и изящен, что
вызывало похвалы у античных филологов, но не имеет того богатства
и сочности выражения, которыми славились пьесы Плавта. Сценические
характеры у Теренция глубоки, психологические ситуации тонки и
изысканны, композиция поистине мастерская, но все это не могло
заменить природной «вис комика» («силы смеха»), брызжущей в плавтовских
«Купце» или «Хвастливом воине». Плавт хотел понравиться народу,
широким слоям римского общества, Теренций — своим друзьям и покровителям-филэллинам,
ценителям всего греческого. Только они способны были восторгаться
создаваемым комедиографом изящным и гладким литературным языком,
аттическим совершенством построения пьесы. Произведения Теренция
не столько играли на сцене, сколько читали. Массовый успех выпал
на долю лишь одной его комедии — «Евнуху», и этим успехом Теренций
был обязан тому, что, уступая вкусам зрителей, оживил текст Менандра,
введя в него двух излюбленных комических персонажей: хвастливого
воина и парасита.
Теренций был последним крупным римским комедиографом, писавшим
«паллиаты», т. е. пьесы из греческой жизни, так нравившиеся знатокам
эллинской культуры, но не всегда популярные у широких масс зрителей.
С середины II в. до н. э. римляне окончательно потеряли интерес
к переработкам новоаттической комедии. Место «паллиаты» заняла
«тогата», представлявшая на сцене жизнь римских ремесленников
и купцов, в столице и в провинциальных городках. Первый из авторов
«тогат», Титиний, славился таким же свежим н ярким народным языком,
что и великий Плавт, и также не избегал грубого просторечия в
своих комедиях. На смену весьма однообразным и бедным стихотворными
размерами сочинениям Теренция пришли пьесы, где вновь вступила
в свои права метрически разнообразная песенка. Но менялись не
только стихотворные размеры, стиль, выбор героев. Вместо хитроумных
плавтовских Псевдола и Стиха, героев одноименных комедий, рабов,
искусно направляющих интригу в пьесе и заметно превосходящих умом
и ловкостью своих господ, в комедиях из римской жизни, у Титиния
и Луция Афрания, появляются послушные рабы Марципор и Олипор,
такие, какими их хотели бы видеть римские рабовладельцы. Много-много
лет спустя, в IV в. н. э., римский грамматик Донат даст этому
простое объяснение: авторам «паллиат» не возбранялось представлять
рабов более мудрыми, чем их хозяева, так как речь шла о Греции,
«в тогате же это недопустимо», ибо там непосредственно показывали
жизнь римского общества.
Если в комедии римляне наконец увидели самих себя на сцене только
около середины II в. до н. э., то в трагедии это произошло гораздо
раньше. Здесь местная тематика заявила о себе еще у Невия, затем
у Энния, его племянника-трагедиографа Марка Пакувия из Брундизия,
и, несколькими десятилетиями позднее, у последнего великого римского
трагического поэта Луция Акция,
|
|
|
220
|
безраздельно царившего в римском театре начиная с 140 г. до н.э.
Все они обращались в поисках сюжетов к истории Рима. Энний в несохранившейся
трагедии «Амбракия» воспевал захват города Амбракия Марком Фульвием
Нобилиором. Пакувий по случаю триумфа Луция Эмилия Павла после
победы при Пидне в 168 г. до н. э. предложил вниманию зрителей
трагедию «Павел», прославлявшую триумфатора. Акций посвятил одну
из своих многочисленных пьес (от которых до нас дошли лишь заглавия
и фрагменты) Луцию Юнию Бруту, освободившему некогда Рим от тирании
Тарквиниев и установившему республику, — так Акций постарался
сделать приятное своему покровителю, консулу Дециму Юнию Бруту.
Из римской истории взяты и темы других трагедий.
Несмотря на это, самая драматургическая техника всех трех поэтов
сближает их с греческой традицией. В «Бруте» Акция, подобно греческим
трагедиям, говорится о предвещающем беду сне царя Тарквиния. В
«Энеадах» того же автора смерть героя становится известна благодаря
гонцу, прибывшему с поля битвы. Кроме того, наряду с оригинальными
трагедиями на римские темы все еще немало было переработок греческих
трагедий, причем некоторые сцены сокращались, другие дописывались,
вместо диалогов иногда вставляли песенные партии, что хорошо заметно,
скажем, при сравнении «Гекубы» Еврипида с «Гекубой» Энния. Не
обходилось и без контаминации: так, Пакувий дополнял переводные
трагедии собственными философскими сентенциями, а в свою переработку
«Хриса» Софокла включил вступление к «Хрисиппу» Еврипида. Вообще
Еврипид, был наиболее популярным автором, его произведения римские
трагедиографы чаще всего выбирали для перевода и переработки.
Тот факт, что из пьес Энния, Пакувия и Акция ни одна не дошла
до нашего времени целиком, обычно же сохранялись и известны только
заглавия, является нередко причиной недооценки роли трагедии в
истории римской культуры II в. до н. э. Вспомним, однако, свидетельство
Цицерона, согласно которому постановки трагедий пользовались тогда
огромной популярностью в самых широких слоях римского народа.
О том же говорит и необыкновенная плодовитость римских трагедиографов:
из творчества Энния известны 22 заглавия трагедий, у Марка Пакувия
— 13, у Луция Акция — свыше 40. Подобное усердие едва ли было
бы возможно, если бы писание трагедий было делом неблагородным,
не вызывающим отклика у публики.
Кроме комедий и трагедий а римском театре того времени ставили
также народные фарсы, ателланы, где, в частности, пародировались
древние мифы. Зрители охотно смотрели и мимы, заимствованные римлянами
у южноиталийских греков. Мим включал в себя легкие песенки, бытовые
сценки, юмористические монологи, танцы под аккомпанемент флейты.
О таких мимических танцах в Риме мы слышим впервые в связи с играми
в честь Аполлона 212 г. до н. э. Во II в. до н. э., когда вошли
в обычай торжества в честь богини Флоры, Флоралии, они уже постоянно
сопровождались выступлениями мимических актрис.
|
|
|
|
 |