Е.В. НИКИТЮК. Оратор Андокид и процессы по обвинению в нечестии.

Публикации Центра антиковедения СПбГУ

Оратор Андокид и процессы по обвинению в нечестии (ajsevbeia) в Афинах на рубеже V-IV вв. до н.э.
С некоторыми изменениями статья опубликована в Вестнике СПбГУ, серия 2, 1996, выпуск 3 ( № 16), с. 23-36

Историческая наука наряду с изучением отдельных событий и целых эпох и раньше и теперь обращала внимание также и на конкретного человека, оказавшегося их участником или свидетелем. Интерес к этому сюжету проявился в возникновении серии специальных биографических и просопографических этюдов, посвященных различным выдающимся людям классической древности. Но не менее интересной, как нам кажется, оказывается попытка восстановить биографию обычного грека, в данном случае, афинянина Андокида, лишь волею судьбы вовлеченного в бурные события конца Пелопоннесской войны. Только однажды Андокид ясно выступает из тьмы прошлого, а именно в связи с событиями 415 г. в Афинах, которые оказались, в конечном счете, решающим фактором всей его дальнейшей жизни. Таким образом, представляется целесообразным рассмотреть несколько основных сюжетов - биографию Андокида, осквернение герм и осуждение святотатцев в 415 г. перед отплытием афинского флота в Сицилию, процесс 399 г. об оскорблении Элевсинских богинь и, наконец, роль религиозных, политических и экономических моментов в этих процессах.

Источники, касающиеся жизни Андокида, немногочисленны и достаточно специфичны. Это прежде всего - три речи, полностью дошедшие до нас под именем самого Андокида, которые дают интересный автобиографический материал и характеризуют каждый раз конкретный период его жизни : "О своем возвращении" (II)- 407 г.; "О мистериях" (I)- 399 г.; "О мире с лакедемонянами" (III) - 391 г.¹ В подлинности речи "О мире с лакедемонянами" в древности возникали сомнения, например, у Дионисия Галикарнасского и лексикографа Гарпократиона, обративших внимание на значительное количество фактических ошибок в этой речи. Но поскольку отдельные неточности встречаются и в двух других речах, для которых авторство Андокида несомненно, только этот аргумент нельзя признать достаточным.² Четвертая сохранившаяся речь "Против Алкивиада" (IV), в древности бесспорно считавшаяся сочинением Андокида, современными исследователями приписывается какому-либо софисту или ритору, возможно еще IV в. до н.э., когда широко распространилась мода писать фиктивные обвинительные или защитительные речи в качестве образцов риторической и памфлетной литературы.³ Этот вывод основывается прежде всего на несопоставимости приводимых в ней фактов с реальной биографией Андокида (например, многочисленные посольства и проведение остракизма, направленного против него). В том, что такая речь была приписана именно Андокиду можно видеть след тех нереализовавшихся мечтаний и даже попыток занять более важное место в афинской общественной жизни, о которых, вероятно, поговаривали в городе и о которых свидетельствуют как его собственные речи, так и другие авторы. Как нам кажется, нет основательных причин в целом не доверять трактовке Андокидом событий того времени, поскольку первые три речи были произнесены перед слушателями, из числа которых он постоянно призывает свидетелей, так что явная ложь не осталась бы безнаказанной ни для него, ни для них. Но эти речи, являясь личными апологиями, безусловно, тенденциозны и субъективны, что проявляется, прежде всего, в преувеличении собственных заслуг перед городом и святости спасения отца и родственников (I, 50, 66), а также в ярких отрицательных характеристиках его обвинителей Диоклида (I, 39-42), Кефисия (I, 92-93) и Каллия (I, 124-131).Некоторые сведения о жизни Андокида можно подчерпнуть из речи Псевдо-Лисия "Против Андокида", составленной неизвестным ритором в IV в. до н.э. Возможно, что она является девторологией Мелета или Эпихара, выступивших обвинителями Андокида на процессе 399 г. Автор речи настроен по отношению к нему крайне враждебно (см., например, 6-7, 23, 45, 49) и поэтому пользоваться ею приходится с осторожностью, хотя большая часть фактов, скорее всего, соответствует действительности. Биография Андокида в "Жизнеописании десяти ораторов", приписываемых Псевдо-Плутарху является, по-видимому, кратким переложением свидетельств других источников и только намечает главные этапы его жизни. Остальные же авторы, описывающие в своих сочинениях осквернение герм в 415 г. и последовавший за этим процесс о нечестии, связывают эти события прежде всего с Алкивиадом (Diod. XIII, 2, 5), не упоминая даже Андокида по имени (Thuc. VI, 60, 2-5) или передают всю эту историю лишь в общих чертах (Plut. Alc., 21, 1-6). Таким образом, главным источником для восстановления биографии Андокида являются все же его собственные речи, на которые мы и будем опираться.

Андокид - это прежде всего аристократ, что явилось бесспорной причиной многих перипетий его бурной жизни. Он один из тех, кто был в сфере политической борьбы родов и отдельных их представителей в Афинах в конце V в. до н.э., но сам был, по-видимому, представителем среднего уровня этой борьбы. Источники позволяют достаточно ясно проследить происхождение Андокида, выявить роль, которую играли в политической жизни Афин его предки. Андокид являлся, вероятно, последним отпрыском одного из древних и знатных аттических родов, поскольку после 391 г., когда, как он сам признается, у него не было еще детей, ни литературные источники, ни надписи не упоминают ни его самого, ни его потомков. Появление же этого рода традиция относит к мифическим временам, что характерно для семей эвпатридов. Плутарх (Alc., 21, 1) и Свида (s.v. jAndokivdh") со ссылкой на Гелланика говорят, что род Андокида восходит к Одиссею, имевшему божественное происхождение и по отцовской и по материнской линии : его отец Лаэрт был, согласно мифологии, сыном аргонавта Аркисия и Халкомедусы, внуком Кефала, который, в свою очередь, был сыном Гермеса и жрицы богини Афины - Герсы, дочери первого афинского царя Кекропа. Мать же Одиссея считалась дочерью Хионы и Автолика, другого сына Гермеса. Кроме того, Псевдо-Плутарх, ссылаясь на того же самого Гелланика, утверждает, что Андокид "происходил прямо от Гермеса, ибо был отпрыском рода Кериков" (Vitae X or., II, 1) и, таким образом, пытается вывести его родословную непосредственно от Гермеса, так как, по преданию, афинский род Кериков вел свое происхождение от мифического Керика, одного из сыновей Гермеса (Paus. I, 38, 2). Это, по-видимому, неверная интерпретация Гелланика Псевдо-Плутархом, так как при той важной роли, которую играл в религиозной жизни Афин этот жреческий род, о таком аргументе не умолчали бы ни Андокид в своей защите, ни Псевдо-Лисий в направленной против него речи. Хотя, с другой стороны, свидетельством возможной принадлежности Андокида к роду Кериков может служить тот факт, что Каллий, претендовавший вместе с ним на одну эпиклеру, и, таким образом, являвшийся в каком-то колене его родственником, определенно был из этого рода (And. I, 116, 127). Из этого следует, что вопрос о принадлежности Андокида к роду Кериков при данном состоянии источников придется оставить открытым.Реальные предки Андокида играли весьма заметную роль в политической жизни Афин на протяжении четырех поколений. Первый исторический персонаж, упомянутый источниками - его прадед Леогор, родившийся около 540 г. до н.э.⁴ Он вместе со своим тестем Харием выступал против Писистратидов и пострадал от них, из чего можно сделать вывод о противоположной политической ориентации и о поддержке ими рода Алкмеонидов (And. I, 106). Дед оратора, его тезка - Андокид, который родился около 500 г., а в 446/45 г. был выбран стратегом. Когда в конце 446 г. в Мегарах произошло восстание и был перебит почти весь афинский гарнизон, лишь немногим удалось спастись в Нисею и, в том числе, трем отрядам афинян, которые под предводительством Андокида проделали трудный путь, отступая из Пег через Беотию в Афины (Thuc. I, 114, 1; cf. IG, I2, 1685). Он же был одним из десяти послов, участвовавших в переговорах с лакедемонянами и заключивших так называемый Тридцатилетний мир (Thuc. I, 115, 1; And. III, 6; Ps.-Plut. Vitae X or., II, 1). Кроме того, Фукидид (I, 51, 4) и Псевдо-Плутарх (Vitae X or., II, 2) упоминают об участии в 433 г. Андокида, сына Леогора, вместе с Главконом в экспедиции на Керкиру, хотя Псевдо-Плутарх приписывает этот факт биографии самого оратора, а не его деда. Но эти свидетельства, возможно, ошибочны, так как в одной из афинских надписей, содержащих отчет об этой экспедиции назван не Андокид, а Драконтид (CIA, I, 179). В 441/40 г. деда Андокида опять выбрали стратегом и в числе прочих военных действий он вел войну на Самосе (Schol. Aristid. III, 485), где его коллегами по этой должности были такие знаменитые в греческом мире люди как Перикл и Софокл (Plut. Per., 8; cf. Thuc. I, 116, 1). О том, насколько заметной фигурой был Андокид Старший, свидетельствует один из черепков с его именем, сохранившийся после проведения остракизма в 444/43 г., когда был изгнан главный противник Перикла - Фукидид, сын Мелесия.

Дедом же Андокида с материнской стороны был Тисандр, человек тоже более или менее известный, поскольку, возможно, именно его можно отождествить с тем, чье имя встречается на одном из черепков для проведения остракизма.⁵ Сын Тисандра, Эпилик, дядя Андокида, возглавлял переговоры с персидским царем Дарием II Охом о "дружбе на вечные времена". К сожалению, мы не знаем ни условий, ни времени заключения этого договора; известно лишь, что реальных последствий он не повлек, так как афиняне вскоре перешли на сторону Аморга, восставшего в 412 г. против персидского царя (And. III, 29). Позднее при неизвестных для нас обстоятельствах он умер в Сицилии, причем его финансовые дела оказались в плохом состоянии, так как недвижимого имущества было менее, чем на два таланта, а долгов - более, чем на пять (And. I, 117-118). Вероятно, что это произошло уже после Сицилийской экспедиции, так как Андокид упоминает его в речи "О мистериях" в связи с делом об эпиклере, возникшем только в 400 или 399 г. После Эпилика не осталось сыновей, только две дочери, на одной из которых и должен был жениться Андокид, если бы она, заболев, не умерла. Другая же должна была выйти замуж за Леагра, тоже принадлежавшего к роду Андокида, что, впрочем, можно лишь предположить, опираясь на его обязательство жениться, так как иных сведений о нем не сохранилось (And. I, 117).

Отец Андокида - Леогор, родившийся около 470 г., был уже менее героической фигурой и прославился, в основном, роскошными пирами, по причине чего часто служил предметом насмешек в афинских комедиях. Так, Аристофан говорит о его изысканных угощениях (Vesp., 1269) и о том, что у себя дома он специально выращивал фасидских птиц, т.е. фазанов (Nub., 109). Современник Аристофана, поэт Платон в комедии "Огорченный" высмеивает Леогора как обжорливого, ненасытного человека (ap. Athen. IX p 387 a). У него, по-видимому, было только двое детей - сын и дочь, жившая с мужем тоже в Афинах (And. I, 42, 50). Леогор был заключен в тюрьму вместе с сыном. О причине его ареста источники сообщают по-разному. Псевдо-Плутарх говорит, что Андокид в числе прочих донес и на собственного отца (Vitae X or., II, 7). Сам Андокид категорически отказывается от причастности к этому, но сам факт отрицания свидетельствует о том, что такие слухи были широко распространены в афинском обществе и в его время (I, 19, 23).

Семья Леогора была достаточно состоятельной. Она владела домом в Афинах, у храма Форбанта (And. I, 62), где кроме самого Леогора и Андокида постоянно жили и другие родственники, например, Хармид, сверстник и двоюродный брат Андокида, с самого детства, по словам последнего, воспитывавшийся в их доме (I, 48). Полагаясь на характеристику Андокида, можно предположить, что это был старинный, "древнейший из всех" домов в округе, принадлежавший на протяжении нескольких поколений членам одного рода (I, 147). О хорошей сохранности этого дома свидетельствует то, что именно его в период отсутствия Андокида в Афинах выбрал для себя Клеофонт, один из влиятельных вождей афинской демократии в последние годы Пелопоннесской войны, представитель богатых торгово-промышленных слоев (And. I, 146).

Андокид родился в Афинах в деме Кидатены филы Пандиониды. Псевдо-Плутарх, правда, колеблется и называет второй возможный вариант - дем Форы филы Антиохиды (Vitae X or., II, 1), но другие источники отчетливо указывают именно на Кидатены как на родной дем Андокида и его предков (современная оратору надпись - IG, II2, 1138; аттидограф Филохор в комментариях Дидима к речам Демосфена, стлб. 7, стк. 26-27; аттидограф Андротион в схолиях к речам Элия Аристида, с. 485 изд. В.Диндорфа). Точный год рождения Андокида неизвестен, но на основании противоречивых свидетельств (And. I, 148; II, 7; Ps.-Lys. VI, 46; Ps.-Plut. Vitae X or., II, 15) большинство исследователей полагают, что можно принять 440 г. в качестве наиболее вероятной даты.⁶

Отец Андокида был, как уже отмечалось, достаточно знатным и состоятельным человеком, чтобы дать сыну приличествующее его происхождению воспитание. Так, он занимался спортом и, в том числе, верховой ездой, в Киносарге, в одном из афинских гимнасиев (And. I, 61). Прямых свидетельств тому нет, но, вероятно, он прошел курс в школе софистов или, по крайней мере, прослушал какое-то количество их бесед. Об этом можно судить по тому, что он получил неплохое образование и владел риторикой хотя бы в минимальной степени, как и многие молодые люди того времени. Свидетельством тому служат его речи, в которых можно найти различные элементы - строго казуистическое обоснование существования или отмены закона или постановления, хорошее знание и использование текстов как этих законов (он полностью цитирует псефизмы Демофанта 410 г. - I, 96-98; Патроклида 405 г. - I, 77-79; Тисамена 403 г. - I, 83-84), так и официальных клятв произносимых членами буле и гелиэи (I, 91). Он дает прекрасные образцы рассказа (например, в связи с делом о гермах - о доносе Диоклида и поступке Эвфилета), приводит яркие и хлесткие характеристики участников событий (например, Каллия и Эпихара), включает в текст речи вымышленные диалоги. Упоминание имени Андокида составителями лексикографических словарей (в лексиконах Гарпократиона, Фотия, Свиды, в "Ономастиконе" Поллукса) свидетельствует о своеобразии его литературного языка.

В какой-то период времени Андокид вступил в одно из тайных обществ - гетерию, руководимую неким Эвфилетом, сыном Тимофея, из того же дема, что и Андокид - из Кидатены. Семья Андокида, по-видимому, знала об этом, но относилась терпимо до того момента, пока не было совершено преступление в отношении герм и мистерий (And. I, 49). После же того, как Леогор с родственниками был заключен в тюрьму, двоюродный брат Андокида Хармид стал уговаривать его рассказать о совершенном святотатстве : "Андокид, ты видишь величину нынешних бедствий. В прежнее время мне не было необходимости говорить и огорчать тебя, теперь же я вынужден сделать это из-за случившегося с нами несчастья. Ведь те, с кем ты общался и с кем поддерживал связь, - все они вследствие обвинений, из-за которых гибнем и мы, либо уже погибли, либо бежали, признав тем самым свою вину" (I, 49). Об Эвфилете же мы знаем немного кроме того, что это был человек богатый, владевший домами, землей и имуществом как в самих Афинах, так и в других областях Аттики, о чем свидетельствуют так называемые Аттические стелы с перечнем конфискованного после процесса гермокопидов и проданного имущества (АС, VI, 88; Х, 15-20).⁷ На сохранившихся частях стел упомянуты конфискованные у Эвфилета три участка и три дома, отдельно -сад и еще какое-то имущество на общую сумму в 1925 драхм. При этом необходимо учитывать, что реальная их стоимость могла быть намного больше, так как, во-первых, это была массовая распродажа, причем Афины находились в состоянии войны; во-вторых, обвинение в святотатстве прежних владельцев этого имущества могло заставить воздерживаться от приобретения его людей особо богобоязненных или пекущихся о своей доброй репутации. По-видимому, Эвфилет и еще один член этой же самой гетерии - Мелет - участвовали также и в профанации мистерий, главным виновником которой считался Алкивиад. В отличие от Мелета, имя Эвфилета не встречается ни в одном списке до доноса, сделанного самим Андокидом по делу о мистериях, но Аттические стелы, являясь официальным документом, обозначают его как "осужденного за то и другое преступление" (АС, VI, 88).

Андокид вступил в гетерию еще задолго до 415 г. Исходя из вышеуказанной даты его рождения это могло произойти где-то после 422 г.,⁸ когда, став эфебом, он мог вести тот бурный образ жизни, на который неоднократно жалуются античные авторы и, в частности, Аристофан во "Всадниках". Свидетельством тому могут служить слова Псевдо-Плутарха и о самом Андокиде : "Дело в том, что еще раньше он, будучи человеком распущенным, во время ночной гулянки, разбил какую-то из статуй богов" (Vitae X or., II, 4).

Юноши из знатных родов в соответствии с традициями своих семей были настроены, чаще всего, негативно по отношению к афинской демократии и Андокид не был исключением в этом плане. Как пишет Плутарх в биографии Алкивиада, Андокид "считался ненавистником народа и приверженцем олигархии" (21, 2). Проявлялось это, в том числе, в составлении и декламации в своей среде всевозможных политических памфлетов, направленных против демоса и его предводителей - демагогов-выскочек. Сочинения подобного рода до нас не дошли, но характерно, что два контекстных фрагмента, сохранившиеся от речей, не имеющих отношения к делу о гермах и мистериях, демонстрируют явновыраженный антидемократический настрой. И в полностью дошедших до нас речах Андокида можно почувствовать подобное отношение к властям его родного города. Так, даже выпрашивая у сограждан право вернуться в Афины, он не может удержаться от упрека в адрес демократии : "но нет никого, кто мог бы обвинять вас, ибо вы располагаете полным правом устраивать свои дела как вам угодно : хотите - хорошо, хотите - плохо" (II, 19). Что же касается фрагментов, то это, прежде всего, фрагмент из речи "К товарищам", где уже само заглавие свидетельствует о том, что Андокид обращается именно к членам гетерии. Его слова приводит Плутарх в биографии Фемистокла : "Великолепную гробницу его имеют на агоре магнесийцы; что же касается его останков, то не следует придавать значения словам Андокида, который в речи "К товарищам" говорит, что афиняне нашли останки Фемистокла и разбросали их по ветру". И тут же Плутарх совершенно отчетливо определяет цель подобного искажения действительности : "[оратор] говорит неправду, желая возбудить сторонников олигархии против народа" (32, 4). Другой фрагмент из речи, название которой не сохранилось, но, по-видимому, она была хорошо известна, поскольку ее цитируют авторы позднейших схолий : "В самом деле, Андокид заявляет : "О Гиперболе мне стыдно говорить : его отец, клейменый раб, еще и теперь работает у нашего государства на монетном дворе, а сам он, чужеземец и варвар, занимается изготовлением ламп" (Schol. Aristoph. Vesp., 1007; cf. Schol. Luc. Tim., 30). Так как смысловой глагол при имени Гипербола стоит в форме настоящего времени, то можно предположить, что эта речь была написана еще до 417 г., когда Гипербол был изгнан из Афин остракизмом.⁹ Выражения, которые использует Андокид, свидетельствуют о живой реакции на политическую жизнь в Афинах и о яростном неприятии демократических лидеров. Именно с пребыванием Андокида в одной из афинских гетерий, по-видимому, и связана его вовлеченность в процесс по обвинению в религиозном нечестии, последовавший за осквернением герм в 415 г. Современных свидетельств этому процессу, кроме Аттических стел, не сохранилось. Поэтому события можно восстановить только по более поздним источникам - речи самого Андокида "О мистериях", написанной через 16 лет после процесса (в 399 г.), а также по сообщениям Фукидида, Псевдо-Лисия, Исократа, Диодора, Плутарха, Псевдо-Плутарха, Корнелия Непота.

Итак, в одну летнюю ночь 415 г., незадолго до отплытия афинского флота в Сицилию,¹⁰ все гермы (т.е. четырехугольные столбики с навершием в виде головы Гермеса) в городе, кроме одной, так называемой Андокидовой, были изуродованы. В это время все еще продолжалась активная подготовка Сицилийской экспедиции,¹¹ одним из вдохновителей которой был Алкивиад. И его враги, потерпев неудачу в попытке изгнать его с помощью остракизма в 417 г., решили, по-видимому, использовать другой способ ограничения его влияния на внутри- и внешнеполитическую жизнь Афин, о чем ясно говорит Исократ в речи "Об упряжке", составленой, якобы, от имени Алкивиада Младшего. Этот последний, с возмущением отвергая нападки на отца, восклицает : "Зная, что из всех религиозных преступлений граждан более всего могут возмутить преступления против мистерий, а из прочих преступлений - покушения на демократию, они соединили вместе оба эти преступления и заявили в Совет, что мой отец организовал тайное общество для устройства государственного переворота и что, сходясь на пирушку в доме Пулитиона, отец с товарищами его справляет мистерии. Граждане были возмущены серьезностью этих обвинений и поспешно созвали народное собрание" (ХVI, 6-7). И далее, как бы последовательно продолжая рассказ Исократа, Андокид в речи "О мистериях" говорит, что это народное собрание состоялось, когда триера стратега Ламаха уже стояла на внешнем рейде (I, 11) и, как добавляет Плутарх, стратегам были предоставлены неограниченные полномочия (Alc., 18, 3). На этом собрании выступил некто Пифоник и открыто обвинил Алкивиада в профанации мистерий, пообещав под условием предоставления "безопасности" привести слугу в качестве свидетеля. Был приведен Андромах, слуга Полемарха, который и сделал первый донос, назвав 10 человек и, в первую очередь, Алкивиада, Никиада и Мелета (And. I, 11-13).

Момент для такого нападения на Алкивиада был выбран очень удачно - сразу же после осквернения герм, совпавшего, к тому же, с праздником Адониса, когда афинские женщины повсюду выставляли изображения, напоминающие покойных и, подражая похоронным обрядам, били себя в грудь и пели погребальные песни. "Тогда, - как пишет Плутарх, - всполошились многие даже среди тех, кто в иных случаях равнодушно встречал подобные вести" (Alc., 18, 6). После же доноса на Алкивиада народ охватил страх и были приняты чрезвычайные меры и, в частности, обещана "безопасность" за доносы о любых прегрешениях против религии и культа. Тут же следует второй донос - метека Тевкра, тайно бежавшего в Мегары и оттуда сообщившего Совету, что в случае предоставления "безопасности" он расскажет все известное ему. Совет, обладавший тогда неограниченными полномочиями, согласился с этими условиями и Тевкр, доставленный в город, назвал 12 человек, включая и самого себя, виновных в профанации мистерий (And. I, 15) и 18 человек, участвовавших в осквернении герм (And. I, 34-35), причем имена в этих двух доносах, по свидетельству Андокида, не повторялись. Именно в доносе Тевкра по поводу осквернения герм впервые появляется имя Эвфилета, руководителя гетерии, в которую входил Андокид (And. I, 35). После этого доноса по свидетельству как самого Андокида, так и других авторов (Thuc. VI, 60, 2; Nep. Alc., 3, 3) в городе началась настоящая паника и следователи Писандр и Харикл, считавшиеся тогда "в высшей степени преданными народу" (And. I, 36), заявили, что это заговор против демократии и необходимо продолжать расследование. Были приняты дополнительные меры - назначены большие награды за донос о подобных преступлениях : по псефизме Клеонима - 1000 драхм, по псефизме Писандра - 10 000 драхм (And. I, 28). "Город, - как пишет Андокид, - находился в таком соcтоянии, что всякий раз, когда глашатый возвещал о том, чтобы члены Совета шли в Булевтерий и спускал флаг, то по одному и тому же сигналу члены Совета отправлялись в Булевтерий, а граждане убегали с площади, каждый в страхе, чтобы его не схватили" (I, 36).

Таким образом, сложилась благоприятная обстановка для сведения личных счетов. Посыпались доносы - Агаристы, некоего раба-лидийца, Диоклида. Некоторые из этих доносов затронули уже непосредственно семью и род Андокида. Так, в доносе раба-лидийца говорилось, что в доме его хозяина Ферекла происходили мистерии и что в числе прочих присутствовал Леогор, отец Андокида, но он "закутавшись в одеяло, спал" (And. I, 17). После этого Леогора привлекли к суду, но так как, по-видимому, доказательств вины было недостаточно, а сам он имел репутацию кутилы, но никак не политического противника или нечестивца, он, возбудив против предавшего его суду Спевсиппа обвинение по графе параномон с легкостью выиграл это дело. На этот раз семья Андокида не испытала каких-либо серьезных последствий обвинения. В литературе дискутируется вопрос, был ли сам Андокид среди перечисленных лидийцем, но оснований для этого, как нам представляется, нет, так как ни он сам, ни другие источники не указывают на это и его имя появляется только лишь в следующем доносе.¹²

Следующий донос, сделанный Диоклидом, оказался для Андокида губительным. Диоклид изображается в речи "О мистериях" бессовестным и продажным человеком, которого ни в коей мере не беспокоили ни безопасность города, поставленная под угрозу этим нечестивым преступлением, ни оскорбление, нанесенное богам, а только собственная выгода. Весь эпизод с этим доносом обрисован очень ярко, несмотря на прошедшие полтора десятка лет, и при той впечатлительности, которая была характерна для афинян, можно себе представить какое воздействие могла произвести на слушателей речь Андокида. Судя по всему, Андокид использует для реконструкции событий того времени текст официального доноса, представленного Диоклидом, и материалы следствия.¹³

Диоклид сделал на заседании Совета заявление, что знает людей, осквернивших гермы, и рассказал о том, как он столкнулся с ними (And. I, 38-46). По его словам, он отправился в Лаврий к своему рабу за оброком, но ошибившись во времени, вышел очень рано. Проходя мимо театра Диониса,¹⁴ он увидел, что там, на орхестре, собралось много людей, числом до 300, стоящих отдельными группами по 15-20 человек. Он уверял, что при ярком свете луны, поскольку было полнолуние, он узнал большинство из них. "Таким образом, - с возмущением восклицает Андокид, - … он прежде всего позаботился о том, и это самое чудовищное, - чтобы в его власти было о ком угодно из афинян говорить, что он был среди тех людей, и о ком угодно - что не был" (I, 39). После этого Диоклид продолжил свой путь и на следующий день, узнав еще в Лаврии о случившемся, якобы, все сразу понял. Далее Андокид свидетельствует о приоритете личной выгоды над общественным долгом, который приобрел, по всей видимости, широкое распространение в Афинах того времени. Так, вернувшись в город, когда следователи и награды были уже назначены, он, однако, не поспешил к властям, что было бы естественным для патриотичного и благочестивого человека. Диоклид, обратившись к одному из родственников Андокида, Эвфему, случайно застав его сидевшим в кузнечной мастерской, заявил, что он, якобы, видел той самой ночью его и остальных членов их семьи в театре Диониса, но так как хочет иметь их всех своими друзьями, предпочитает и деньги получить от них же. На следующий день на встрече в доме Леогора Диоклиду, по его словам в передаче Андокида, было обещано выплатить 2 таланта вместо 100 мин,¹⁵ назначенных властями (т.е. на 20 мин больше). Он, в свою очередь, принес на Акрополе клятву не выдавать нечестивцев следователям. Но те, с которыми он заключил договоренность, будто бы, обманули его, после чего Диоклид и сделал чрезвычайное заявление (eijsaggeliva) в Совете, назвав в числе 40 (And. I, 47; или 42 - I, 43) узнанных им афинян 11 (And. I, 47; или 13 - I, 68) родственников Андокида, в том числе и Леогора.

Информации Диоклида cразу же поверили, настолько она была с первого взгляда правдоподобной и отражала существовавшую тогда практику собраний гетерий, состоявших как раз из 15-20 членов. Донос вызвал бурную реакцию булевтов : было предложено даже отменить запрет пытать на колесе свободных, узаконенный некогда по предложению Скамандрия, с тем, чтобы узнать еще до наступления ночи у перечисленных в доносе и тут же арестованных имена всех участников совершенного нечестия. В городе было объявлено военное положение, граждане с оружием должны были собраться на агоре, у храма Тесея и на Гипподамовой площади, всадники - отправиться в Анакий, а булевты и пританы - ночевать одни на Акрополе, другие в толосе (And. I, 43-45).

В числе прочих после доноса Диоклида были арестованы Андокид и Леогор. "Мы все, - пишет Андокид, - были заключены в одну тюрьму. Наступила ночь и тюрьма была заперта. Тогда пришли : к одному - мать, к другому - сестра, к третьему - жена и дети. Слышались крики и вопли людей, рыдающих и оплакивающих случившееся несчастье" (I, 48). Именно в этот момент Хармид, двоюродный брат Андокида, стал уговаривать его рассказать все известное ему об изуродовании герм и тем самым спасти и себя самого и всех родственников (I, 49-50). Плутарх же говорит, что Андокид был убежден сделать донос о нечестивцах неким Тимеем, "человеком гораздо менее известным, но на редкость умным и решительным," который, якобы, посоветовал Андокиду оговорить себя и еще нескольких человек, так как "лучше спастись, возведя на себя напраслину, чем умереть позорной смертью, так и не избавившись от этого ужасного обвинения" (Alc., 21, 4-5). Едва ли можно предположить, что Плутарх ошибочно приводит это имя для восполнения неопределенного ("один из заключенных" - VI, 60, 3) указания Фукидида, за которым он близко следует в своем изложении этого сюжета. Скорее всего Плутарх использует в этом случае другой источник, возможно, свидетельства Гелланика,¹⁶ на которые он в этом же пассаже опирается для определения генеалогии Андокида (Alc., 21, 1). Кроме того, слова Андокида дают возможность считать правомерным упоминание обоих этих имен, так как он пишет, что после обращения Хармида "все остальные, и вместе, и каждый в отдельности, стали просить и умолять меня согласиться" (And. I, 51). Поэтому, с нашей точки зрения, вполне можно предположить, что первоначально к Андокиду действительно обратился Хармид, обеспокоенный судьбой родственников и своей собственной и знающий об его отношениях с Эвфилетом. А затем, когда стало известно, что если один из заключенных сознается в преступлении, то, возможно, "ценою жизни немногих и к тому же сомнительных личностей будет спасено от гнева толпы множество безупречно порядочных людей" (Plut. Alc., 21, 5), к уговаривающим присоединился некий Тимей, не принадлежавший к семье Андокида. Такая поддержка со стороны как бы "общественного мнения" и могла оказаться определяющей для Андокида, принявшего решение изменить сословной и дружеской корпоративности (And. I, 68).

Таким образом произошел последний шестой донос относительно преступления нечестивцев в 415 г., но он имел непосредственное отношение только к делу гермокопидов и лично к Андокиду. Так, по словам Андокида, Эвфилет во время одной из пирушек членов их гетерии предложил обменяться подобным залогом верности, но Андокид отказался. Тогда воспользовавшись, якобы, болезнью Андокида, упавшего с лошади в Киносарге, члены гетерии, убежденные своим руководителем, что и тот тоже согласился и разрушит герму филы Эгеиды у храма Форбанта, совершили это кощунство. На следующий день Эвфилет и Мелет, придя домой к Андокиду, рассказали о содеянном и, пригрозив, потребовали, чтобы он молчал обо всем. И Андокид сохранял их тайну, пока под давлением обстоятельств и уговоров в тюрьме не донес на четверых, еще остававшихся вне наказания гермокопидов, а именно - на Панэтия, Хэредема, Диакрита и Лисистрата (And. I, 52).

В речи "О мистериях" Андокид уделяет очень много внимания личной апологии в связи со своим доносом в 415 г. Он пытается убедить слушателей насколько трудно было ему решиться сделать это (I, 51-60), хотя, по его словам, названные им определенно принимали участие в святотатстве, но не были указаны в доносе Тевкра. По-видимому, в сообщении Андокида не было клеветы и эти четверо действительно были причастны к кощунству над гермами, так как он точно знал состав гетерии Эвфилета и то, что только он один не участвовал в преступлении, а, кроме того, ему было известно, кто был уже арестован по предшествующим доносам. Не исключено, правда, что в святотатстве могли принять участие и члены других афинских гетерий и, таким образом, информация Андокида оказывается как бы "неполной." Как нам представляется, делая такое сообщение, Андокид не стал бы называть имена непричастных к этому делу лиц, так как в Афинах существовал закон, по которому "безопасность" предоставлялась только в случае, когда факты подтверждались следствием. В ином случае доносчика ждало суровое наказание, от которого и пытался спастись Андокид (ср. судьбу Диоклида - And. I, 66; о самом законе см. : And. I, 20; Ps.-Lys. VI, 23). В качестве другого своего оправдания он ссылается на то, что, возможно, эти четверо числились в исангелии Диоклида, как друзья уже казненных, и, таким образом, он не первый доносит на них, а лишь подтверждает их виновность. И, наконец, поскольку Андокид говорит о прошлом, он знает о последствиях своего поступка, которые не оказались катастрофическими для названных им лиц - все они остались живы (I, 68), возвратились из изгнания и сохранили право собственности в Афинах (I, 53).¹⁷

Более того, обвиненный в 400 г. также в преступлении против религии, в написанной по этому случаю речи "О мистериях" Андокид стремится превознести свою "благородную" миссию в 415 г., представляя себя хорошим гражданином, хорошим другом, хорошим сыном. Несмотря на постепенное развитие духовного кризиса, в Афинах в это время все еще сохранялись старинные патриархальные традиции, требующие почитания предков и старейших представителей рода.¹⁸ Особенно остро это, по-видимому, чувствовалось именно после поражения Афин, причину которого видели, в том числе, и в забвении старинных традиций и строя отцов (pavtrio" politeiva).¹⁹ Поэтому Андокид настойчиво и неоднократно повторяет о своем долге спасти отца и других родственников, к тому же, по его словам, не виновных в этих преступлениях (I, 50, 51, 56, 58, 59, 68). Вторая важная, с его точки зрения, причина оправданности доноса - это стремление спасти тех 300 афинян, о собрании которых в театре Диониса сообщил Диоклид (I, 38, 51, 58). И хотя арестованы были, по-видимому, только 42 человека, перечисленные в доносе поименно, булевты, как было уже сказано, по предложению Писандра хотели отменить постановление, принятое некогда при архонте Скамандрии о запрете пытать свободных граждан на колесе, для того, чтобы узнать имена всех "заговорщиков." И, наконец, по словам Андокида, им руководило патриотическое желание избавить город от величайших опасностей и бедствий, когда все граждане подозревают друг друга, тем самым предоставляя и остальным своим согражданам возможность стать жертвами ложных доносов (I, 51, 56, 59, 66, 68).

Эти рассуждения Андокида о благотворном воздействии на город его сообщения подтверждает и Фукидид, лично не заинтересованный в каком-то особом освещении событий того времени : "Заслуженно ли понесли наказание потерпевшие, осталось неизвестным, но всему государству, при сложившихся тогда обстоятельствах, это принесло очевидную пользу" (VI, 60, 5). Кроме того, много лет спустя после 415 г. в речи "О мистериях" Андокид объясняет свой поступок и религиозным благочестием, заявляя, "что признать виновными в нечестии тех, кто ни в чем не повинен, есть не меньшее нечестие, чем оставить безнаказанными тех, кто действительно согрешил" (I, 32). Однако, все это только риторика, а истинная причина его доноса вполне очевидна. В итоге, из всей апологитической части своей речи Андокид делает парадоксальный с первого взгляда вывод - что его донос о совершенном Эвфилетом кощунстве и, соответственно, предательство его бывших гетайров, было следствием не подлости, а, наоборот, мужества, поскольку стало для него самого источником многочисленных несчастий и долгих скитаний (I, 56; cf. II, 8-9). Как он с горечью восклицает позже - "куда бы я не обращался, всюду для меня оказывалось уготованным какое-либо несчастье" (II, 16).

После доноса Андокида о гермах следователи и булевты проверили сообщенные им факты и нашли, что они соответствуют действительности (Thuc. VI, 61, 1). Диоклид был вызван на заседание комиссии и сразу же сознался во лжи, назвав при этом тех, кто подговорил его выступить с такими показаниями. Это были Алкивиад из дема Фегунт, по-видимому, двоюродный брат стратега Алкивиада,²⁰ и Амиант с Эгины (And. I, 65), которые бежав, тем самым, с точки зрения афинян, подтвердили свою виновность. Таким образом, донос Диоклида носил откровенный характер сведения личных или политических счетов. Здесь же, кстати, необходимо отметить, что побудительным мотивом как для самого Андокида, так и для других доносчиков, выступает не столько оскорбленное религиозное чувство и желание отомстить за обиду, нанесенную богам родного города, сколько вполне тривиальные причины. И хотя афиняне, как и остальные греки, верили, что общество находится в опасности, пока нечестивое деяние одного или нескольких его членов остается ненаказанным (Soph. Oed. Tyr., II, 95; Xen. Hiero, 4, 4), они все же отправляют экспедицию в Сицилию, среди участников которой находятся подозреваемые в совершении святотатства. Тем уместнее, казалось бы, проявление осторожности в отношении такой акции, поскольку божество, которому было нанесено оскорбление, являлось покровителем путешественников.²¹ Объяснение этому, видимо, надо искать в свидетельстве Фукидида об ослаблении веры большинства афинян в справедливое божественное воздаяние, которая особенно сильно пошатнулась в период чумы в Афинах, так что не было уже ни прежнего почитания богов, ни страха перед ними (II, 53, 4).

В отношении времени, проведенного Андокидом в заключении, свидетельства античных авторов расходятся. Фукидид пишет, что обличителя и тех, кто не был назван в обвинении тотчас освободили, а затем уже над обвиненными народ учинил суд (VI, 60, 4). По словам же самого Андокида создается впечатление, что это была всего лишь одна ночь до его доноса и, по-видимому, непродолжительное время после него, пока шло следствие (I, 48, 65). С другой стороны, по описанию Плутарха, это достаточно продолжительное время, в течение которого Андокид смог завязать дружеские отношения с Тимеем, который и уговорил его сделать донос (Alc., 21, 4-6). И, наконец, о самом долгом заключении - около года - упоминает Псевдо-Лисий (VI, 23), что, безусловно, является преувеличением, так как другие авторы свидетельствуют, что после завершения дела о гермах следователи с новой яростью взялись за дело об осквернении мистерий и вскоре послали за Алкивиадом "Саламинию." Предполагать же его содержание в тюрьме после окончания следствия, когда были уже наказаны обвиненные, у нас нет достаточных оснований.

Таким образом можно, по-видимому, реконструировать то, что происходило в Афинах летом 415 г. после осквернения герм и мистерий, а также то, как эти события отразились на судьбе одной из афинских семей. На основании тех источников, которые дошли до нас, нельзя окончательно решить вопрос о причастности Леогора, отца Андокида, к совершению этих нечестивых деяний. С одной стороны, его имя упоминается в двух доносах (а имя самого Андокида - только в одном), но, с другой стороны, обвинение носило в обоих случаях какой-то странный характер. Так, в доносе раба-лидийца говорилось, что он во время профанации мистерий в доме Пулитиона, "спал, завернувшись в одеяло," а Диоклид в своем доносе о гермах показал, что когда он подошел к дому Леогора для условленной встречи с "заговорщиками," тот как раз уходил и, не оставшись на переговоры о деньгах, посоветовал ему не "отвергать дружбу таких людей" (And. I, 41). В первом случае Леогор выдвинул против привлекшего его к суду Спевсиппа обвинение по графэ параномон и выиграл дело, во втором же - освободился от обвинения после признания доноса Диоклида ложным. Таким образом, ни один, ни другой доносчик не посмели открыто заявить об участии Леогора в этих преступлениях против культа. Впрочем, упоминание его имени в этой связи все же может служить свидетельством того, что он, вероятно, знал о кощунствах, но не принимал в них непосредственного участия. Признание Андокида сняло также вину с остальных членов его семьи (в доносе Диоклида числилось 11 или 13 из них - And. I, 47, 68), которые, вероятно, действительно не были причастны к кощунствам.

В отношении же его самого мнения исследователей разделились и представляют все три варианта : виновен,²² не виновен,²³ нельзя ничего точно сказать.²⁴ Что касается нашего суждения о виновности Андокида, то можно признать вполне вероятным, что в одном преступлении - в профанации Элевсинских мистерий - он участия, по крайней мере активного, не принимал. Сам Андокид в своих речах яростно отрицает этот факт, как и то, что он доносил что-либо о мистериях (I, 10, 19, 23, 26, 29), а из других авторов нападают на него по этому поводу только Псевдо-Лисий (VI, 51) и Псевдо-Плутарх (Vitae X or., II, 3-7), причем последний утверждает, что он даже сознался в некогда нанесенном богам оскорблении. Возможно, что эти авторы воспользовались текстами речей обвинителей Андокида, составленными для процесса 400 г., так как в его речи "О мистериях" содержатся именно такие намеки (I, 10, 19). Однако, у нас нет достаточных оснований предполагать, что против него было выдвинуто официальное обвинение в профанации мистерий.²⁵ Во втором же преступлении - в кощунстве над гермами, он, по случайности, не участвовал, что позднее, через 16 лет после самих событий, вполне можно было представить как принципиальный отказ, тем более, что главных свидетелей Эвфилета и Мелета в это время уже не было в живых. В 415 же году Андокид, вне зависимости от того, какого мнения были следователи относительно его виновности, не подвергся никакому наказанию, поскольку в соответствии с ранее принятым Советом решением пользовался как доносчик "безопасностью."

Древние авторы свидетельствуют об этих двух кощунствах как об отдельных преступлениях, отмечая, что только враги Алкивиада пытались их совместить и направить против него. Тем не менее, между ними все же существовала, возможно, и некоторая связь. Так, Тевкр, признавшийся в личном участии в профанации мистерий, донес и о гермах "все, что знает" (And. I, 15). Это можно объяснить или тем, что Тевкр пытался скрыть свое участие и в этом преступлении, сознавшись в менее кощунственном, или тем, что участники профанаций мистерий обладали какой-то информацией о деятельности гетерии Эвфилета. Возможно, что и те, в свою очередь, знали об устраиваемых в частных домах развлечениях, и решили отличиться чем-то более дерзким и безбожным. Однако, сам Андокид говорит лишь о двух афинянах, обвиненных в том и другом нечестии, а именно - о Мелете (I, 12, 35, 63) и Панэтии (I, 13, 52, 67). Но на основании других источников мы можем с уверенностью говорить, что не только обвиненных, но и осужденных за оба эти святотатства было гораздо больше. Мы точно знаем еще, по крайней мере, о трех таких персонажах - о Феодоре (And. I, 35; Plut. Alc., 19, 2; 22, 4), Ферекле (And. I, 17, 35; AC VI, 93) и Эвфилете (And. I, 35, 51, 63; AC VI, 88; X, 13), том самом, в гетерию которого входил Андокид. При этом, Аттические стелы свидетельствуют, что два последних персонажа были обвинены peri; ajmfovtera. В речи Андокида они оба значились в доносе Тевкра о кощунстве над гермами (I, 35), но не указывалось, кто донес на них в связи с мистериями. Очевидно, что обвинение Ферекла в этом преступлении проистекало из доноса раба-лидийца, сообщившего, что в доме его хозяина нечестивцы справляют ритуалы элевсинского культа. Вполне возможно, что Эвфилет подразумевается под "другими" в этом же доносе, которых Андокид не счел нужным перечислять поименно.

Кроме того, можно предположить, что участники этих религиозных преступлений, в основном, относились к разным кругам афинского общества. Те, кто был обвинен (может быть и правомерно, так как у нас есть свидетельства неоднократности таких эксцессов в Афинах²⁶) в профанации мистерий, принадлежали к более высокому кругу афинских аристократов, типа Алкивиада, претендующих на жреческие должности или на близость к богам благодаря своему происхождению. А те, кто был обвинен в разрушении герм были, в большинстве своем, из числа аристократов средней родовитости, входивших в различные гетерии и, в том числе, гетерию Эвфилета. Подобный поступок для них мог быть одновременно и реакционной выходкой против афинского демоса для нагнетения нервозной обстановки в городе перед обвинением Алкивиада (Plut. Alc., 18, 8) и "залогом верности, связанным с неслыханным в мире вероломством", как называет его сам Андокид (I, 67; cf. Thuc. III, 82, 6).

После окончания процесса гермокопидов, когда дело было уже формально окончено, Андокиду пришлось вскоре, может быть еще в 415 г., покинуть Афины, так как несмотря на предоставление ему в числе прочих доносчиков по псефизме Мениппа "безопасности" (And. II, 23-24), он оказался в очень тяжелом положении, когда бывшие друзья-аристократы из других гетерий презирали его за предательство и донос (And. I, 54), а враги ненавидели за то, что он и его родственники смогли спастись. Ситуация усугублялась принятием в том же 415 г. псефизмы Исотимида относительно частичной атимии для совершивших религиозное преступление и сознавшихся в этом - им запрещалось входить в аттические храмы. И хотя Андокид позже отрицает закономерность применения к нему этого постановления, у сограждан, видимо, еще оставались какие-то сомнения в его непричастности к осквернению герм. Судя по всему, Андокид сам уехал в добровольное изгнание (And. II, 10), формально сохранив при этом права афинского гражданства (And. II, 22-24). Таким образом заканчивается первый афинский период жизни Андокида, когда он открыто придерживался еще аристократической ориентации.

В следующий период, примерно с 415 по 403-402 гг., Андокид предстает перед нами как общественный изгой, ставший авантюристом и предпринимателем, хотя, возможно, и то и другое - поневоле. Замечательно сплетение в его судьбе традиционных аристократических связей и личных инициатив, доставивших ему не только приют, но и широкое поле деятельности за пределами Афин (And. I, 144). По-видимому, сам Андокид, несмотря на беды, последовавшие нескончаемой чередой вслед за обвинением в причастности к святотатству (And. II, 16), был человеком достаточно способным и преприимчивым, чтобы развить активную коммерческую деятельность. Этому, безусловно, содействовали старинные узы гостеприимства, существовавшие у его предков со многими городами и отдельными людьми (And. II, 11). Это дает возможность его недоброжелателям и, в частности, автору речи, приписываемой Лисию, со злобой говорить, что "во время своей жизни за границей он докучал многим государствам - Сицилии, Италии, Пелопоннесу, Фессалии, Геллеспонту, Ионии, Кипру; многим царям льстил, с которыми встречался" (VI, 6) и что он "человек богатый, влиятельный, благодаря своему состоянию, пользовавшийся гостеприимством царей и тиранов" (VI, 48). С помощью знатных покровителей, македонского царя Архелая и кипрского властителя Эвагора, он сумел приобрести значительное состояние, используя первоначально, может быть, экономические возможности и своей семьи, так как конфискации их имущества за процессом 415 г. не последовало. Затем Андокид применил эти же связи и богатство для попыток вернуться на родину, поскольку, как он с горечью говорит в конце своей речи "О мистериях", он хорошо знает, что значит быть гражданином Афин, а что - чужеземцем и метеком в какой-либо соседней стране (I, 144).

Точно мы знаем о двух таких попытках, предпринятых каждый раз после оказания своему городу какой-либо помощи, восхвалению которой почти полностью посвящена его речь "О возвращении", составленная в 407 г. В ней он с пафосом заявляет : "Я решил, что лучше всего для меня будет или совсем уйти из этой жизни или же оказать городу такую услугу, которая принесла бы мне, с вашего согласия, возможность вновь пользоваться гражданскими правами наравне с вами. И с этого времени везде, где дело было сопряжено с каким-либо риском, я не щадил ни себя самого, ни своего имущества" (II, 10-11).

Так, летом 411 г. Андокид, возможно, уже на своем собственном корабле (Ps.-Lys. VI, 49) доставил большое количество бревен для весел афинскому флоту, стоявшему тогда на Самосе, и продал их там, точно также как хлеб и медь, по себестоимости, хотя мог, используя обстоятельства, сделать это с большой выгодой для себя (And. II, 11). Можно предположить, что, несмотря на постоянно ведущиеся военные действия, Андокид выбрал для оказания помощи афинский гарнизон, расположенный на Самосе именно потому, что с кем-то из самосцев у него сохранялись узы гостеприимства еще со времен его деда, воевавшего там в 441-40 г.

После этого Андокид, по-видимому, сразу же приезжает в Афины, рассчитывая, как он сам пишет, на признательность властей за заботу об афинских интересах. Но дело принимает совершенно неожиданный для него оборот. О его приезде тотчас становится известно кому-то из членов Совета Четырехсот, захватившего власть в мае 411 г. Андокид был найден и арестован, и Писандр, который в 415 г. выступал в деле о гермах как "наипреданнейший" демократ (And. I, 36; cf. I, 27, 43), обвинил его в государственной измене (And. II, 14). Избежать казни он смог лишь дотронувшись до священных жертв на алтаре, но за этим последовало длительное заключение, окончившееся, по-видимому, лишь после восстановления демократии в Афинах в сентябре 411 г. (And. II, 12-15). Современные исследователи, рассматривая этот эпизод жизни Андокида, считают, что не следует понимать в прямом смысле его оговорку об ожидании благодарности от афинского государства как свидетельство стремления установить отношения с олигархическим Советом Четырехсот.²⁷ Скорее, по их мнению, это способ фиксирования даты его приезда в город (And. II, 11) и объяснения его последствий. Таким образом, отправляясь в Афины, Андокид мог не знать о смене власти и тем более о противостоянии Четырехсот и афинского флота на Самосе (And. II, 14). Когда же по прибытии его в город это стало очевидным, он, возможно, просто хотел, пользуясь сумятицей и неразберихой, погостить у своих близких, остававшихся в городе. Но присутствие Андокида в Афинах не осталось незамеченным для его старых врагов, которые и сообщили об этом властям. Псевдо-Лисий объясняет его возвращение тем, что он, совершив измену по отношению к царю Кития, был подвергнут аресту и пыткам, а когда ему удалось бежать, бог в качестве наказания "настолько отнял у него память, что он захотел вернуться к тем, кого обидел" (VI, 27).

После освобождения Андокид опять вынужден уехать, вероятно, на Кипр, к царю Эвагору (Ps.-Lys. VI, 28). Следующую попытку вернуться он делает в 407 г.²⁸ в связи с осуществлением какой-то политико-торговой авантюры. Об экономической части этой авантюры он откровенно говорит перед гражданами, а о политической - таинственно умалчивает : "Как вы, по-видимому, знаете, поступило сообщение о том, что хлеб с Кипра, очевидно, не придет сюда. Так вот, я оказался настолько ловким, что люди, которые замыслили и подстроили все это в ущерб вашим интересам, обманулись в своих рассчетах. Как мне удалось добиться такого успеха - вам незачем об этом знать. Зато я хочу, чтобы вы теперь же узнали, что количество груженных хлебом кораблей, которые собираются пристать в Пирее, уже равно четырнадцати, и что остальные корабли, отплывшие с Кипра, придут сюда все вместе немного попозже. Я отдал бы все на свете, лишь бы иметь право сообщить вам о том совершенно секретном донесении, которое я представил Совету : тогда вы знали бы все заранее. Но так как иначе нельзя, то вам придется узнать обо всем и соответственно извлечь из всего пользу лишь тогда, когда дело будет доведено до конца" (II, 20-22). В это время из-за осложнения обстановки в Пропонтиде уменьшается подвоз хлеба с Эвксинского понта и в Афинах опять появляется страх голода, чем Андокид, возможно, и хотел воспользоваться для получения права вернуться. Не исключено, что он действительно дает взятку пританам (Ps.-Lys. VI, 29), чтобы они предоставили ему слово в Совете или на народном собрании, где он и произносит свою речь "О возвращении", пытаясь убедить своих сограждан в своем раскаянии за прошлые дела (And. II, 6) и в своей безусловной полезности как в настоящее время, так и в будущем (II, 18). Отношение же слушателей к Андокиду было настороженным, а порой даже откровенно враждебным, вплоть до того, что обсуждался вопрос - можно ли принимать помощь от такого преступного человека, как Андокид, или нет, пусть даже во вред всему государству (II, 1-2). Мы не знаем, какое решение было в итоге принято, но афиняне, по-видимому, по тем или иным причинам не получили хлеб, предложенный Андокидом, что и позволяет Псевдо-Лисию упрекать его уже в 399 г. в том, что он, будучи богатым человеком ни разу не захотел, даже в надежде на выгоду, привезти хлеба и помочь своему государству (VI, 49). Таким образом, и эта попытка окончилась для Андокида неудачей, который смог вернуться в Афины с Кипра, где жил все это время (And. I, 132), лишь в 403 г. после псефизмы Патроклида и общей амнистии по завершении Пелопоннесской войны.

Вновь поселившись в своем родном городе, Андокид представляет собой уже тип преуспевающего финансиста и политика, причем примыкающего к демократической группе. В течение трех лет он, по-видимому, в полном объеме пользовался правами афинского гражданина. Он активно включился не только в общественную, но и в религиозную жизнь города : выполнял различные литургии (в 401 г. исполнял должность гимнасиарха на празднике Гефестий, в 400 г. возглавлял феорию на Истмийских и Олимпийских играх), был казначеем священной казны богини Афины, кроме того, участвовал наравне с другими в Элевсинском празднике и даже посвящал в мистерии чужеземцев, связанных с его семейством старинными узами гостеприимства (And. I, 132). Этим всем он, безусловно, вызвал возобновление к себе враждебного отношения, и прежде всего, со стороны аристократов, не простивших его предательства в 415 г. Прекрасное представление о тех нападках, которым он подвергался, дает речь Псевдо-Лисия, который с яростью обрушивается на Андокида, припоминая вновь и вновь все его старые религиозные прегрешения, и оспаривает буквально каждое слово его речи "О мистериях". Более всего Псевдо-Лисия возмущает, что такой нечестивый человек, как Андокид, претендует на участие в общественной жизни города - выступает в народном собрании, участвует в докимасии, вносит предложения в Совет, и, в том числе, касающиеся исполнения афинских культов (VI, 33).

В 400 г. начинается новый судебный процесс против Андокида, формальным поводом к которому послужило старое обвинение в нечестии.²⁹ Как свидетельствует Андокид в речи "О мистериях" (I, 117-123), началом столкновения послужило обязательство вместе с Леагром на правах ближайших родственников жениться на дочерях его родного дяди Эпилика, умершего на Сицилии. Девушки не являлись богатыми наследницами, но из-за отсутствия детей мужского пола, были эпиклерами, т.е. имели право на землю, принадлежавшую их отцу. По словам Андокида, одна из них, предназначавшаяся именно ему, вскоре умирает от болезни, а из-за другой дочери Эпилика разгорается спор с Каллием, сыном Гиппоника, человеком очень влиятельным и богатым. Не добившись договоренности с Андокидом частным образом, Каллий подговаривает Кифисия, "негоднейшего из афинян" (I, 139; cf. Ш, 121), выдвинуть против него обвинение в нарушении псефизмы Исотимида, запрещающей нечестивцам входить в афинские храмы (I, 71), а затем и сам обвиняет его в новом преступлении - возложении оливковой ветви во время праздника на алтарь Элевсинского храма (I, 115-116). Как явствует из речи "О мистериях", написанной именно по этому поводу, реальной причиной судебного разбирательства стало столкновение личных и экономических интересов Андокида, с одной стороны, с Каллием, по-видимому, его родственником в каком-то колене, из-за эпиклеры (I, 121), с другой - с откупщиками 2% пошлины с ввозимых в Афины товаров (I, 132-135). К этому присоединились и политические нападки на него Эпихара, о которых он, правда, говорит только вскользь (I, 100). Таким образом, необходимо отметить, что оба процесса - 415 г. по поводу герм и 400 г. по поводу мистерий - лишь использовали формальный повод обвинения в религиозном нечестии, на самом же деле они имели серьезную политическую или политико-экономическую подоплеку.

Однако, процесс 400 г., возможно, остался для Андокида без последствий, поскольку обвинения, выдвинутые против него, носили откровенно надуманный характер, а главное, ввиду заступничества очень влиятельных в Афинах лиц, принадлежавших к демократической партии (And. I, 115, 121-122, 132, 135). Он продолжал, по-видимому, еще некоторое время достаточно активно участвовать в общественной жизни Афин, но, в конце концов, потерпел сокрушительное фиаско на политическом поприще, связанное с чрезвычайным посольством в Спарту в 391 г., когда афиняне в период ведения Коринфской войны начали переговоры о мире. Следствием этого явилось новое изгнание, что означало для него потерю всего, чего он с таким упорством добивался в течение почти десяти лет, прожитых в Афинах. Вероятно, это последнее изгнание Андокида произошло в том же 391 г. и после этого его след окончательно теряется и нам уже не дано узнать, где и как закончилась его жизнь. Именно перипетиями этой бурной жизни и определяются колебания в оценках личности, деятельности и творчества Андокида как в древности, так и в новое время. С точки зрения высокой науки или эстетики его речи являются столь же сомнительными образцами искусства, как и сомнительной выглядит его личность с точки зрения высокой морали. Тем не менее, для нас тип человека, воплощенный в Андокиде, оказывается весьма интересным, поскольку он является не умозрительной моделью, построенной по классическим канонам, а частью живой афинской действительности в переломную эпоху, приведшую античный мир к кризису.

ПРИМЕЧАНИЯ

С некоторыми изменениями статья опубликована в Вестнике СПбГУ, серия 2, 1996, выпуск 3 ( № 16), с. 23-36

1. Здесь и далее ссылки на речи Андокида даются по нумерации, принятой в издании Дж.Далмейды (Andocide. Discours / Texte (t. et trad. par G.Dalmeyda. Paris, 1930). Цитаты приведены по изданию : Андокид. Речи, или история святотатцев / Пер. и комм. Э.Д.Фролова. СПб, 1996. (назад)

2. Фролов Э.Д. Из истории политической борьбы в Афинах в конце V века до н.э. (Андокид и процесс гермокопидов) // Андокид. Речи, или история святотатцев / Пер. и комм. Э.Д.Фролова. СПб, 1996, с.23; Kennedy G.A. The oratory of Andocides // American journal of philology, Vol. 79, 1958, №I, p.40; cf. Jebb R.C. The Attic orators from Antiphon to Isaeos. Vol. I. London, 1876, p.127. (назад)

3. Фролов Э.Д. Из истории политической борьбы … с.23-25. (назад)

4. Даты рождения Леогора Старшего, Андокида Старшего и Леогора Младшего приводятся приблизительно, исходя из определения поколения в 30 лет - см. : Jebb R.C. The Attic orators … p.71. (назад)

5. Фролов Э.Д. Из истории политической борьбы … с.13; Зельин К.К. Борьба политических группировок в Аттике в VI в. до н.э. М., 1964, с.116. (назад)

6. См., например : История греческой литературы / Под ред. С.И.Соболевского и др. Т. II. М., 1955, c.240; Jebb The Attic orators … p.71. (назад)

7. Перевод этого эпиграфического памятника см.: Андокид. Речи, или история святотатцев / Пер. и комм. Э.Д.Фролова. СПб, 1996, с. 156-190. Ссылка на Аттические стелы дается в сокращенной форме, с указанием ее номера и строки, например - АС, VI, 88. (назад)

8. Может быть, в 420 г. - см. : Круазе А., Круазе М. История греческой литературы. Пг., 1916, с.477. (назад)

9. Если даже принять крайние даты - 418 или 416/5 г. - то все равно изгнание Гипербола произошло ранее дела с гермами. (назад)

10. Дискуссию о дате начала экспедиции см. : Meritt B.D. The departure of Alcibiades for Sicily // American Journal of Archaeology, Vol.34, 1930, №2, р.141, 143. (назад)

11. MacDowell D.M. Andokides. On the mysteries / Text ed. with introd., comm. and append. by D.M.MacDowell. Oxford, 1962, р. 189. (назад)

12. Marr J.L. Andocides' part in the mysteries and hermae affairs 415 B.C. // Classical Quaterly, N.S., Vol.21, 1971, №2, p.327. (назад)

13. Meritt B.D. The departure of Alcibiades for Sicily ... p.139. (назад)

14. Этот театр располагался в самом центре Афин, на южном склоне Акрополя, см. : Колобова К.М. Древний город Афины и его памятники. Л., 1961, c.262 слл. (назад)

15. Эта сумма в драхмах равняется 10 000, т.е. здесь речь идет именно о награде, постановление о которой было внесено по предложению Писандра. (назад)

16. Marr J.L. Andocides' part in the mysteries and hermae affairs … p. 330, n.1. (назад)

17. Впрочем, Псевдо-Лисий оспаривает это утверждение Андокида, обвиняя его в том, что он довел до казни многих своих друзей и родственников своим доносом. Однако, этот автор отличается крайне негативным отношением к Андокиду, поэтому подобное заявление неудивительно (VI, 24). (назад)

18. По мнению Б.Штраусса, важное значение имел также конфликт отцов-детей, обострившийся к конце Пелопоннесской войны из-за громких обещаний и серьезных опасностей, которым подвергло государство молодое поколение, которое персонифицировалось Алкивиадом и Андокидом, ставшими символами Сицилийской экспедиции и кощунства над гермами, см. : Strauss B.S. Andocides' On the mysteries and the theme of the father in late fifth-century Athens // Nomodeiktes. Greek studies in honor of M.Ostwald / Ed. by R.M.Rosen and J.Farrell. Ann Arbor, 1993. р.257, 261 ff.; idem. Fathers and sons in Athens : Ideology and society in the era of the Peloponnesian war. London, 1993, passim. (назад)

19. В Афинах в IV в. этот вопрос станет предметом активной дискуссии, cм. : Ruschenbusch E. Pavtrio" politeiva. Theseus, Drakon, Solon und Kleisthenes in Publizistik und Geschichtsschreibung des 5. und 4. Jahrhunderts v. Chr. // Historia, Bd.7, 1958, S.398-424. (назад)

20. Marr J.L. Andocides' part in the mysteries and hermae affairs … р.328, n.2. (назад)

21. MacDowell D.M. Andokides … p.9. (назад)

22. Marr J.L. Andocides' part in the mysteries and hermae affairs … passim. (назад)

23. MacDowell D.M. Andokides … p.173-176. (назад)

24. Kagan D. The peace of Nicias and the Sicilian expedition. Ithaca; London, 1981, p.201. (назад)

25. Marr J.L. Andocides' part in the mysteries and hermae affairs … p.326, cf.327. (назад)

26. Ср., например, обвинение Диагора Мелосского в нечестии по отношению к Элевсинским мистериям, см. : Wallace R.W. Charmides, Agariste and Damon : Andokides I.16 // Classical Quarterly, Vol.42, 1992, №4, p.328-335. Кроме того, в самих Афинах в 415 г. мистерии справлялись в разных местах : в домах Пулитиона (And. I, 17; Paus. I, 2, 5), Хармида (And. I, 16), Ферекла (And. I, 17), Алкивиада (Plut. Alc., 19, 1-2; Nep. Alc., 6; cf. Isocr. XVI, 6). (назад)

27. См., например : Jebb R.C. The Attic orators … p.80. (назад)

28. Исследователи различно датируют вторую попытку возвращения Андокида в Афины из-за неоднозначной хронологии последнего периода Пелопоннесской войны : 407 г. (Фролов Э.Д. Из истории политической борьбы … с.18), 408 г. (Круазе А., Круазе М. Ук. соч., с.477; Kennedy G.A. The oratory of Andocides … p.33; Marr J.L. Andocides' part in the mysteries and hermae affairs ... p.333), 410 г. (Jebb R.C. The Attic orators … p.80). Основанием для этого служит то, что эта попытка могла произойти только уже после битвы при Кизике весной 410 г., но ранее осени 408 г., когда после взятия Византия были восстановлены пути подвоза в Афины хлеба из Причерноморья (Xen. Hell., I, 3, 14-22). (назад)

29. Д.Макдауэлл в последнем комментированном издании речи Андокида "О мистериях" доказывает, что 400 г. предпочтительнее 399 г., однако, его мнение оспаривается, см. : MacDowell D.M. Andokides ...р.204-205; cf. Marr J.L. Andocides' part in the mysteries and hermae affairs … р.326, n.2. (назад)

| Главная страница |