Цель нашей статьи - еще раз проанализировать античную традицию о спартанских парфениях и попытаться выделить из нее историческое ядро. Аристотель в "Политике" перечисляет пять известных ему случаев в спартанской истории, которые[NM1] были чреваты гражданскими смутами. Из этих пяти, хронологически расположенных между концом VIII и началом IV вв. до н.э., два, по крайней мере, относятся к рассматриваемому нами периоду, т.е. к концу VIII века, - это дело парфениев и требование передела земли.

Для спартанцев победа в Первой Мессенской войне (742-724), судя по известным нам последствиям, оказалась не совсем удачной или, вернее, удачной не для всего коллектива граждан. Обстоятельства основания Тарента в 706 г. до н.э. как раз и показывают известную нестабильность политической ситуации внутри Спарты. Что касается традиционной даты основания Тарента, то данные археологии ее вполне подтверждают. Недавно найденная лаконская керамика на месте древнего города датируется концом VIII в. до н.э.1Археологические данные являются дополнительным аргументом в пользу версии о наличии определенного политического акцента среди причин, приведших к основанию Тарента. Поскольку не зафиксировано находок лаконской керамики, датируемой VII в. до н.э., то надо думать, что у Тарента вплоть до VI в. до н.э. никаких контактов со Спартой не было. Должен был пройти, по крайней мере, век, пока сгладились и утихли взаимные обиды и претензии. В дальнейшем связь Тарента со Спартой была очень тесной.

Затянувшаяся на два десятилетия Первая Мессенская война не могла не породить внутренней социальной напряженности, и появление Тарента, конечно, было связано с социальным недовольством тех, кого традиция называет загадочным словом "парфении". Мы вряд ли когда-нибудь узнаем точно, кем были эти люди, но общее впечатление, которое остается после просеивания малодостоверной рационалистической поздней традиции, можно сформулировать так: парфении составляли некую группу, чей статус был понижен в силу какой-то ущербности их происхождения.

Верным представляется нам положение, не раз уже высказываемое в научной литературе, что раннеархаическая Спарта развивалась в том же направлении, что и вся остальная Греция. Такую точку зрения мы встречаем, например, у Арнольда Тойнби. "В греческом мире, - пишет он, - VIII век был веком, в котором социальное расщепление между аристократией и демосом было резко обозначено, и аристократическое меньшинство пользовалось значительными экономическими и политическими привилегиями. У нас нет данных, чтобы думать, будто Спарта в VIII веке была исключением из общего правила." 2

Но, как нам кажется, первые признаки уже иного выбора появляются в Спарте именно в УШ в. до н.э. Спартанское общество, как никакое другое, оказалось способным постоянно порождать внутри своей социальной структуры все новые и новые маргинальные группы, которые в конце концов и погубили само это общество. А эффективного обратного механизма, несмотря на запоздалые и робкие паллиативы, так никогда выработано и не было. Известная спартанская олигантропия, которая ко времени царей-реформаторов Агиса и Клеомена привела Спарту к демографическому и социальному коллапсу, думается, берет свое начало именно в УШ в. до н.э. И парфении для нас первые в длинном ряду тех, кого Спарта из века в век будет выдавливать из своего гражданского коллектива, стремясь с помощью подобного социального апартеида сохранить корпоративное единство "равных". В этом контексте история с парфениями интересна как раз тем, что в ней общегреческие тенденции переплелись уже со специфически спартанскими.

По словам П.Кэртлиджа, "рождение концепции гражданства и окончательное формирование полиса было феноменом десятилетий, лежащих вокруг семисотого года" 3. И в Спарте как раз в этот период предпринимались значительные усилия для консолидации гражданского сословия, в том числе и путем механического удаления тех социальных групп, которые по какой-либо причине не могли быть безболезненно для государства влиты в гражданский коллектив. По мнению В.П.Яйленко, "пример с основанием парфениями Тарента… не может служить серьезным доводом в пользу прямо выраженной социальной обусловленности колонизации"4 Такое стремление приглушить значение социально-политического фактора в колониальной практике греков

объясняется принципиальной установкой В.П.Яйленко, утверждающего, что "в реальных условиях небольшого и небогатого общества, каким был по преимуществу раннегреческий полис, не было и не могло быть серьезных различий в социальном статусе отдельных групп индивидуумов". 5 С нашей точки зрения, это более чем спорное положение. Во-первых, вся наша традиция решительно свидетельствует об обратном - о росте социальных противоречий в период архаики. Во-вторых, бедность и богатство - весьма относительные понятия. По этому поводу М.Финли пишет : "Без сомнения, Помпей и Агенобарб посмеялись бы над претензиями на богатство пентакосиомедимнов… Но дело вовсе не в том, чтобы сравнивать цифры имущественных стандартов в различных обществах, но чтобы разместить их в определенном порядке внутри их собственного общества" 6

Тут Спарта двигалась в том же направлении, что и вся остальная Греция. Платон в "Законах", отмечая эту обычную для греческой практики манеру удалять прочь неимущие массы, рекомендует делать это "в высшей степени дружелюбно и смягчать их удаление названием "переселение" (735e-736a Пер.А.Н.Егунова). Это как раз то, что имело место в случае с парфениями.

Одно из самых ранних и лаконичных свидетельств о парфениях принадлежит Аристотелю. Он говорит, что они происходили от "равных", были изобличены в заговоре и отправлены основывать Тарент (Pol., 1306b 29-31). Традиция, дошедшая до Аристотеля, была уже настолько глухой и невнятной, а само имя "парфении" настолько непонятным, что Аристотель даже и не пытается объяснить происхождение самого термина, отстраняясь от него словом "так называемые" ( oiJ legovmenoi).

У Страбона мы находим две версии этой истории: одна восходит к Антиоху Сиракузскому, вторая - к Эфору. Вариант Эфора (Ephor. ap. Strab., VI,3,3, p.279-280) в главных своих чертах совпадает с тем, что конспективно наметил Ариcтотель. Если убрать в сторону целый ряд деталей в рассказе Эфора, носящих явные следы литературной фикции, то окажется, что парфении в его изложении - это внебрачные дети, которые в большом количестве появились в Спарте во время затянувшейся на 19 лет Первой Мессенской войны. Происхождение

их по-своему было безупречным, ибо их отцы и матери были спартанскими гражданами. Однако экономический статус парфениев оказался пониженным - их не допустили к участию в дележе вновь приобретенных в Мессении земель. А судя, например, по отношению к земле Гесиода, для парфениев, его современников, земля также являлась главным предметом их социальных надежд и вожделений. Государственный переворот, задуманный парфениями, Эфор объясняет именно ущербностью их экономического статуса. Помпей Трог также говорит, что основной причиной недовольства парфениев была их бедность (Just.,III,4). Страбон , по-видимому, редактирует и сокращает рассказ Эфора о парфениях: ведь последние его интересовали постольку, поскольку имели отношение к Таренту. Эпизод с парфениями у Страбона дан в контексте рассказа об основании Тарента. Доказательством того, что Страбон явно сократил текст Эфора о парфениях , служит рассказ Помпея Трога, у которого, во-первых, мы находим некоторые детали, отсутствующие у Страбона, во-вторых, - почти контекстные совпадения с рядом мест у Страбона. Для обоих основным, а может быть, и единственным источником о парфениях был Эфор. Таким образом рассказ Эфора у Страбона вполне корректно дополнить некоторыми деталями из Помпея Трога.

Важная деталь в рассказе Эфора - это поведение спартанской общины в отношении изобличенных заговорщиков. Даже по отношению к руководителям заговора карательные меры не применялись. Такое поведение спартанских властей противоречит известному стереотипу, характерному для классической Спарты. Так в случае с заговором Кинадона все ядро заговорщиков немедленно было казнено (Xen. Hell., Ш,3,11), а террор в отношении илотов стал чуть ли не национальным спортом. Что касается парфениев, то, по словам Эфора, "лакедемоняне через отцов убедили их удалиться и основать колонию" (Ephor. ap. Strab., p.280 Пер. Г.А.Стратановского). Причем в случае неудачи их обещают принять назад и даже выделить часть новых земель в Мессении. Такое отношение государства к заговорщикам, конечно, свидетельствует о гражданском статусе парфениев, и, по-видимому, Аристотель не ошибся, называя их людьми, которые были из числа "равных" (e;k tw'n oJmoivwn ga;r h\san). Еще один аргумент - это активная помощь государства в основании новой колонии. Существует и другая версия, что официальная Спарта никак не способствовала этой инициативе. Так, по мнению П.Кэртлиджа, основание Тарента не было первоначально санкционировано спартанским государством. Колония была основана несколькими предприимчивыми семьями, чей

успех позднее получил официальную печать одобрения. К такому выводу П.Кэртлиджа побуждает невнятность и противоречивость источников 7

Выселение происходило по обычным для колонизационной практики греков канонам. Из Дельф был получен оракул, определивший место будущей колонии. Вполне возможно, что дельфийский оракул посоветовал колонистам обосноваться не в Таренте, а в Сатирионе, находящемся в 12 км к юго-востоку от Тарента (Strabo, p.279). Позднее, однако, был захвачен и Тарент. Здесь находилась лучшая гавань в Италии, защищенная с трех сторон морем и хорошо связанная с другими частями Италии. Водворение парфениев в Тарент происходило отнюдь не мирным путем. Местные япиги уже занимали это место, однако, судя по археологическим данным, еще до 700 г. до н.э. Тарент был очищен от япигов.

И спартанское правительство и сами колонисты, по-видимому, прекрасно сознавали те трудности, с которыми они могут столкнуться в Южной Италии, и потому между ними был заключен договор, согласно которому, как пишет Эфор, "если они займут место, которое их удовлетворит, то они останутся там; в противном случае они по возвращении разделят между собой пятую часть Мессении" (Ephor. ap. Strab., p.280 Пер. Г.А. Стратановского).

В Киренской стеле основателей мы находим тот же самый сюжет - обещание государства в случае неудачи принять колонистов обратно. Он, скорее всего, был введен в текст клятвы как стандартное положение, обязательное для подобного рода документов. Аналогичное предписание мы находим в позднеархаическом декрете опунтян об эпойках в Навпакте (ML N20). Указание же на мораторий в пять лет практически дезавуирует этот традиционный пункт. В.П.Яйленко, правда, полагает, что пункт о 5-летнем моратории не фигурировал в подлинном архаическом документе, а был добавлен позднее " в целях реабилитации перед киренянами". 8 Однако, по его словам, "эта инвенция VI-V вв. тем не менее отражает реально присущее эллинской колонизационной практике право колониста на возвращение".9 О том, насколько юридические нормы отличались от обычной практики, свидетельствуют дошедшие до нас сведения об отказе метрополии принять обратно своих колонистов. Так поступили, например, феряне

(Herod., IV, 156, 2-3) и эритрейцы (Plut. Mor., 293b) со своими пытавшимися вернуться назад колонистами.

В "клятве основателей" есть еще один пункт, который свидетельствует о типологической общности вывода колоний в Кирену и Тарент. Речь идет об отсутствии принципа добровольности и о жестких карательных санкциях как по отношению к самим дезертирам, так и к членам их семей. Приведем перевод этого места: " Ежели кто-нибудь, предназначенный городом к отправлению, не захочет отплыть, то пусть он будет предан смерти, а имущество его конфисковано в пользу государства. Укрывающий или не выдающий, будь то отец сына или брат брата, понесет то же наказание, что и не желающий отплыть".10 Думается, что спартанская община выталкивала из своей среды парфениев с той же мерой жестокости, что и граждане Феры - своих колонистов в Кирену. Обещание же в случае возвращения предоставить парфениям 1/5 часть мессенской земли является чистой демагогией. Однако эта цифра, если в ней заключается какая-либо историческая реальность, косвенно подтверждает свидетельства Антиоха и Эфора о многочисленности группы парфениев (Strabo, VI, 3, 2-3, p.278-280).

В разбираемом нами рассказе Эфора есть одна очень важная деталь: у парфениев, оказывается, были союзники - илоты, которые вместе с ними приняли участие в заговоре. По версии Эфора, в числе илотов оказались предатели, которые выдали заговорщиков спартанским властям. В этой истории с илотами важен вот какой момент: Эфор не ставит знака равенства между парфениями и илотами. Во всем тексте Эфора нет ни одной детали, которая свидетельствовала бы о негражданском статусе парфениев.

Рассмотрим теперь вторую версию о происхождении парфениев, которая восходит к Антиоху Сиракузскому, логографу Vв. до н.э., младшему современнику Геродота (Antioch. ap. Strab., VI, 3,2, p.278-279). У современных исследователей степень доверия к Антиоху не очень высока. Его обвиняют в типичном для логографов интересе "ко всякого рода легендам, которые нередко толкуются наивно и неупорядоченно".11 Но, с другой стороны, Антиох, скорее всего, добросовестно передает местное предание об основании Тарента в том виде,

в каком оно существовало в V в. до н.э. Другое дело, что это местное предание во многом уже являло собой смесь исторических реалий с рационалистическими догадками.

По-видимому, именно от Антиоха пошла версия об илотском происхождении парфениев, которую вслед за ним повторили и более поздние авторы. Вот это место: " После начала Мессенской войны лакедемоняне объявили тех, кто не участвовал в походе, рабами и назвали их илотами; всех детей, родившихся во время войны, они назвали парфениями и объявили лишенными гражданских прав" (Antioch. ap. Strab., VI,3,2, p.278 Пер. Г.А.Стратановского). Эта фраза - центральная в рассказе Антиоха. Остальные эпизоды вряд ли могут что-либо прояснить. Они выглядят как позднейшие попытки связать воедино глухие отзвуки реальной традиции. Слабая мотивация, характерная для Антиоха, свидетельствует о неспартанском ее происхождении. Перед нами отзвуки скорее тарентийской традиции.

Итак, вернемся к этой ключевой фразе Антиоха. Строго говоря, Антиох не называет парфениев илотами. Он только говорит, что они были (полностью или частично?) урезаны в своих гражданских правах ( ajtivmou" e[krinan), т.е. из полноправных граждан превратились в граждан второго сорта. Здесь же мы узнаем, что атимия парфениев была наследственной, поскольку их отцы, спартанские граждане, за отказ участвовать в Первой Мессенской войне были превращены в илотов. Таким образом, согласно Антиоху, парфении имели отцов - илотов, а матерей - спартанских гражданок.

Попробуем понять, откуда у Антиоха могла появиться версия об обращении спартанских граждан в илотов. В памяти у потомков основателей Тарента сохранились какие-то воспоминания о некоторой ущербности социального статуса своих предков. На эти воспоминания наложился уже широко распространенный, по крайней мере к концу архаики, миф об идеальной двучастной структуре спартанского общества, в котором не было места никаким маргинальным группам. Отсюда идет версия о парфениях-рабах, ибо по этой упрощенной схеме любое понижение статуса гражданина означало превращение его в раба. Знания Антиоха о структуре спартанского общества, скорее всего, были достаточно элементарны и схематичны. С другой стороны, исходя из современной ему практики, он хорошо знал, что дети свободного человека от рабыни, равно как и дети свободной женщины от раба, причислялись к рабам (ср.: Arist. Ath.pol., 42,1). Такой ход мысли Антиоха или его источника и мог привести к рождению версии об илотском происхождении парфениев. В указании же на наследст-

венную атимию парфениев можно видеть историческое зерно. Антиох не говорит, почему отцы парфениев отказались участвовать в войне против мессенян. Стандартным обвинением в военное время было обвинение в трусости. Трусость на войне не раз становилась причиной атимии (Herod., VII,231 ; Xen. Lac.pol., 9, 4-6). Степень юридической недееспособности вследствие присуждения к атимии до конца не ясна. В любом случае, атимия не была связана с потерей свободы, и при благоприятных обстоятельствах присужденные к атимии могли быть восстановлены в своих правах. Так в 338 г. до н.э. после битвы при Херонее по постановлению народного собрания "афиняне, лишенные гражданской чести, стали полноправными" (Lyc. In Leocrat., 41: tou;" ajtivmou" ejntivmou"). Фукидид, говоря о положении спартанцев, вернувшихся домой после Сфактерии, явно использует слово "атимия" в значении "потеря особых прав", которые позже были восстановлены (V, 75,3). По крайней мере, от классического времени сохранились свидетельства о наследственном характере атимии в Спарте (Xen. Lac.pol., 9,5). Так, бесчестие Клеандрида, присужденного к смерти за измену, сделало его сына, Гилиппа, мофаком. Значит, семья Клеандрида была лишена гражданских прав (Plut. Per., 22, 3-4). 12

Само слово "парфении" в качестве официального термина кажется невозможным. Буквально оно означает "отпрыски незамужних женщин", которые поэтому еще считались девицами. У Гомера в "Илиаде", например, parqevnio" означает "девой рожденный"(XVI, 180). В словаре Свиды это слово толкуется как "рожденные девицей до брака" (Suid. s.v.). Подобное прозвище могло быть дано в насмешку. Однако у нас есть аналог тоже из спартанской социальной терминологии, который подтверждает возможность образования новых терминов из первоначальных издевательских прозвищ. Это слово "мофон" или "мофак". В схолиях к Аристофану под movqwn имеется в виду наглый, дерзкий человек, выскочка и простолюдин (Plut., 279; Eq., 634). Сам этот термин возник не ранее сер. IV в. до н.э., превратившись из первоначального полупрезрительного - полунасмешливого обращения в устойчивое социальное понятие. Такой путь от слова, несущего в себе элементы социальной и моральной ущербности, к новому техническому термину был вполне возможен там, где необходимо было подчеркнуть двусмысленность и неопределенность той или иной со-

циальной группы. 13 Г.Шефер сравнивает как явления одного порядка слово "парфении" с теми издевательскими прозвищами, которые дал Клисфен из Сикиона своим побежденным противникам (Herod., V, 67) 14

В обеих рассмотренных версиях, как у Эфора, так и у Антиоха, мы встречаем след илотов. У Антиоха илоты фигурируют в качестве отцов парфениев, у Эфора - это союзники парфениев, вместе с ними участвующие в заговоре. По-видимому, этих илотов-заговорщиков можно идентифицировать с таинственными эпевнактами ( ejpeuvnaktoi от eujnhv - ложе; eujnavzw - укладывать в постель), о которых упоминают Феопомп и Диодор (VIII, fr.21). Феопомп у Афинея рассказывает следующее: "Когда многие лакедемоняне погибли во время войны с мессенцами, 15 то оставшиеся в живых в качестве меры предосторожности возвели некоторых из илотов на брачное ложе тех, кто погиб; а позже, сделав их даже гражданами, они прозвали их эпевнактами, потому что те были помещены на ложа вместо погибших" (Theop. ap. Athen., 271 c-d).

Наш перевод отражает общепринятое понимание данного отрывка. Но кое-какие детали внушают все-таки сомнение в правильности его толкования. Во-первых, слово stibav". В греческом языке оно не употребляется в значении "брачное ложе". Это скорее "походный тюфяк". В любом случае это очень скромная и простая подстилка из соломы. На подобных подстилках спали спартанские мальчики в агелах (Plut. Lyc., 16, 14). Если понимать это слово как "походный тюфяк", то выходит, что илоты сменили спартиатов вовсе не на брачных ложах, а на войне. 16 В какой-то мере подтверждает эту мысль и употребленный Феопомпом глагол katatavttw, который очень часто встречается в "военных" контекстах в значении "выстраивать (войско)", "зачислять кого-либо (в отряд, в армию и т.д.)". Таким образом, конец фразы можно понимать так: "они прозвали их эпевнактами, потому что те были помещены вместо погибших на их военные тюфяки". Но такому

толкованию мешает достаточно прозрачное значение слова "эпевнакты" - спальные друзья, наложники. Как снять это противоречие? Здесь есть два варианта. Во-первых, в отношении Спарты, где официально культивировалась простота и бедность во всем, в том числе и в брачных отношениях, употребление слова stibav" в значении "брачное ложе", может быть, не так уж и невозможно (ср.: Xen. Lac.pol., 1,5). Но, скорее всего, свидетельство Феопомпа содержит в себе следы спутанной традиции, в которой вместе соединены два эпизода: первый - рекрутирование илотов в спартанскую армию вместо погибших спартиатов, и второй - массовая их женитьба на вдовах погибших. Именно такой порядок движения илотов "наверх" у Помпея Трога: освобождение перед началом военной кампании, затем эпигамия со спартанскими женщинами и, наконец, наделение полными гражданскими правами. Эпизод этот, правда, помещен в рамки Второй Мессенской войны: "Тиртей был разбит в трех сражениях и довел спартанцев до такого отчаяния, что они стали отпускать на свободу своих рабов для пополнения войска, обещая им в жены вдов убитых воинов, причем эти рабы должны были не только заместить павших граждан по числу, но и унаследовать причитающиеся им почести (sed et dignitati succederent)" (Just., III,5,6-7 Пер. А.А. Деконского и М.И. Рижского). О массовости явления говорит появившееся именно тогда полупрезрительное-полунасмешливое прозвище "эпевнакты", которое и засвидетельствовано нашей традицией.

По-видимому, история с эпевнактами зафиксировала какую-то действительно имевшую место в архаической Спарте практику наделения гражданскими правами неграждан, может быть, даже илотов. Аристотель отметил эту особенность социальной политики архаической Спарты. По его словам, "при первых царях… права гражданства давались и негражданам (metedivdosan th'" politeiva"), так что в то время, несмотря на продолжительные войны, малолюдства не было…" (Рol., II, 1270a 34-36 Пер. С.А.Жебелева). Какие именно категории спартанского населения разделяли со спартиатами гражданство, Аристотель не уточняет. Однако в VIII в. до н.э. при еще только формирующейся системе илотии грань между свободными и илотами не была столь резко выраженной, как это станет позже. Наступление спартанцев на южную Лаконию закончилось незадолго до начала Первой Мессенской войны, и часть лаконских илотов была илотами в первом поколении. Традиция об эпевнактах, по-видимому, и зафиксировала этот момент - сравнительную открытость спартанского общества и

возможность кооптирования туда различных социальных и национальных элементов, в том числе и илотов.

Cледуя традиции, признаем в эпевнактах илотов, 17 но с некоторыми оговорками. Свобода им, скорее всего, была дарована не за "спальные" услуги, а за участие в Первой Мессенской войне, причем свободу они могли получить до, а не после начала военной кампании. 18 Наделение их частично (право эпигамии) 19 или даже полностью гражданскими правами было, возможно, признанием уже post factum их военных заслуг перед спартанским государством. Именно так можно понять слова Феопомпа, что гражданами они были сделаны позже (Theop. ap. Athen., VI, 271 d: ou}" kai; polivta" u{steron pohvsante").

Этот случай - дарование илотам гражданских прав - последний, известный нам в истории архаической Спарты. Далее развитие социальной организации Спарты пойдет по пути формирования кастового гражданского коллектива, полностью закрытого для пополнения извне. Стремление спартанского полиса вытолкнуть из своей среды всех лишних, будь это недовольные группы из числа младшей аристократии (парфении) или из числа "новых граждан" (эпевнакты), как раз и фиксирует конец одной эпохи и начало другой.

Вероятно, около 750 г. до н.э. Амиклы стали интегральной частью спартанской общины, войдя в нее как одна из спартанских об, или деревень. Любопытной деталью истории окончательного замирения Амикл является то, что кампанию против Амикл возглавил Тимомах, аристократ из клана Эгеидов. Род Эгеидов, согласно нашей традиции, имеет фиванские корни. И Пиндар, и Аристотель утверждают, что Тимомах, завоеватель Амикл, был фиванцем (Pind. Isthm., 7, 14-15; Arist. ap. Schol. Pind. Isthm., 7, 12-15). К кадмейским Эгеидам принадлежал и Эврилеон, один из спартанских военачальников времен Первой Мессенской войны (Paus., IV, 7,8). По мнению Хаксли, в VIII в. до н.э. Эгеиды были почти так же сильны, как и сами цари. 20 Их

резиденцией, по-видимому, были Амиклы. Здесь, по словам Аристотеля, во время Гиакинфий выносились и были предметом поклонения доспехи Тимомаха (Arist. ap. Schol. Pind. Isthm., 7, 12-15). По свидетельству Пиндара, Эгеиды были жрецами Аполлона Карнейского (Pind. Pyth., 5, 68-76). В качестве таковых они председательствовали в Амиклах во время Гиакинфий.

Если верна наша традиция, определяющая Амиклы как место заговора парфениев, то, может быть, верна и мысль, что за кулисами заговора стояли Эгеиды. 21 В таком случае для парфениев Эгеиды могли стать патронами. Эгеиды, в свою очередь, могли рассматривать парфениев как реальную военную силу, готовую противостоять спартанским властям. Парфении выделялись как совершенно обособленная группа внутри гражданского коллектива Спарты не только в силу своего пониженного социального статуса. У них была еще одна общая особенность: они все принадлежали к молодому поколению (Первая Мессенская война длилась с 742 по 724 г. до н.э., а традиционная дата основания Тарента - 706 г. до н.э.). Участие молодежи в колонизационном процессе засвидетельствовано в целом ряде источников ( ML 5. 29; Herod., IV, 150, 153; Plut. Mor., 294 e; Paus., VIII, 3,5; Just., XVIII, 4,2).

В классической Спарте мы знаем только один случай, в чем-то напоминающий заговор парфениев, - это заговор Кинадона (398 г. до н.э.). В обоих случаях ядро заговора составляли ущемленные в своих правах спартанские граждане, только в первом случае их называли парфениями, а во втором - гипомейонами. Союзников обе группы искали среди неполноправных групп населения, в том числе и среди илотов. Сами заговорщики были людьми молодыми. Так, например, Ксенофонт называет руководителя заговора Кинадона "молодым человеком" (Hell., III, 3,5 - neanivsko"). И цель у них была одна - попасть в число "равных". Так Кинадон на вопрос о мотивах заговора

заявил, что "затеял заговор из желания быть не ниже всякого другого в Лакедемоне" (III, 3,11). Оба заговора были раскрыты, но вот судьба заговорщиков сложилась по-разному. Парфении, по-видимому, не подверглись никаким репрессиям , и им даже была оказана помощь в выселении. Что касается заговорщиков во главе с Кинадоном, то, по крайней мере, руководители заговора были казнены. Такой разный подход к заговорщикам объясняется тем, что в конце VIII в. до н.э. еще не существовало той жесткой всеохватывающей полицейской системы, которую мы находим в классической Спарте. В период ранней архаики государство еще не имело надлежащего инструмента для подавления внутренних гражданских смут. По-видимому, заговор парфениев в какой-то мере мог подтолкнуть Спарту к созданию такой системы.

Таким образом, в основании Тарента, похоже, принимали участие, по крайней мере, две группы: парфении, незаконные сыновья спартанских граждан, и эпевнакты, бывшие илоты. Причем и те, и другие, возможно, были как-то связаны с Амиклами. Антиох сообщает, что задуманный переворот планировали осуществить в Амиклах во время празднования Гиакинфий (Antioch. ap. Strab., VI, 3,2, p.278), а, как известно, поселенцы привезли с собою в Тарент культ Аполлона Гиакинфия (Pol., VIII, 30,2 - Полибий говорит о возжигании огня на одной могиле в Таренте, которая именуется то могилой Гиакинфа, то Аполлона).

Зафиксированная нашей традицией связь заговорщиков с Амиклами может быть удовлетворительно объяснена тем, что эпевнакты - это сравнительно недавно превращенные в илотов жители ахейских Амикл. А многие из парфениев, как думает Хаксли, также были тесно связаны с Амиклами и авторитетным тамошним родом Эгеидов, 22 так что социальная проблема для Спарты была отягощена еще и национальной. Амиклы в Лаконии были последним крупным ахейским центром, которые вплоть до середины VIII в. до н.э. сохраняли остатки независимости. А позднее они стали для спартанского государства важнейшим религиозным центром - местом, где справлялись знаменитые Гиакинфии, посвященные Аполлону (о Гиакинфе и Аполлоне см.: Paus., III, 19,3).

С Амиклами, по-видимому, был связан и основатель Тарента Фаланф. Самое ранее упоминание о нем принадлежит Антиоху Сиракузскому, который, скорее всего, передает местную тарентийскую тра-

дицию об основании города (Antioch. ap. Strab., VI,3,2, p.278). Традиция эта несет на себе следы искусственной реконструкции, призванной объяснить причины появления в Таренте отцов-основателей из Спарты. Насколько эта традиция соответствует действительности, трудно сказать, но вряд ли вслед за М.Клауссом следует считать, что "историческим содержанием рассказа Антиоха является лишь сам факт основания колонии",23 а само слово "парфении" к Спарте не имеет никакого отношения. 24

У Антиоха (Strabo, p.278) и Диодора (VIII, fr.21), чьи версии во многом идентичны, Фаланф - руководитель заговора. Согласно их рассказу, для своего выступления заговорщики выбрали день, когда в храм Аполлона Амиклейского для празднования Гиакинфий собиралась вся спартанская знать, включая царей и эфоров. Сигнал к началу резни должен был подать Фаланф, надев на голову кожаную шапку. Однако эфоры, 25 заранее узнав о заговоре, сумели его предотвратить и в спешном порядке послали Фаланфа в качестве теора в Дельфы вопросить оракул об основании колонии.

Кроме Антиоха и Диодора о Фаланфе упоминают также Павсаний (Х,10,6) и Помпей Трог (Just., III,4,8). Так Помпей Трог, объясняя выбор будущих колонистов, указывает, что Фаланф был "сыном того самого Арата, который в свое время посоветовал спартанцам послать молодых людей на родину для обеспечения потомства" (Just., III,4,8 Пер А.А.Деконского и М.И.Рижского). На основании этой информации можно сделать вывод, что Фаланф был спартиатом, сыном одного из нерядовых участников Первой Мессенской войны. Не исключено, что род его принадлежал к Эгеидам. Практика назначать ойкистов из числа представителей знатных семей, близких или даже

принадлежащих к правящему клану, была обычной для архаического времени. Фаланф, вероятно, стал первым царем Тарента. После смерти ему воздавались божеские почести (Just., III,4,18). Согласно Геродоту, город еще имел царя в конце VI в. до н.э. (III,136). Не все историки считают Фаланфа лицом историческим. Некоторые называют его мифическим основателем Тарента и идентифицируют с Гиакинфом и Аполлоном26. А.Тойнби, ссылаясь на Павсания (VIII,35,9), находит бога с таким именем в Аркадии и считает, что в низведении на землю богов Ликурга и Фаланфа виноваты спартанские рационализаторы, которые приписывали богам фиктивное авторство своих собственных законодательных актов. "Как экс-боги, Фаланф и Ликург были над битвой, над фракциями и партиями, на которые раскололся гражданский коллектив… Божественная аура должна была придать сверхчеловеческий престиж… проводимым в жизнь государственным актам"27

Угроза гражданского стасиса, таким образом, была погашена обычным для архаической Греции способом - эмиграцией за море. Этот деликатный и тяжелый политический компромисс имел своей целью предотвращение гражданской войны. На тот момент средство оказалось эффективным, и спартанцам одним ударом удалось избавиться от большой группы своих сограждан, претендовавших на равные с ними экономические и политические привилегии. Эмиграция в Тарент - второй после законов Ликурга акт, форсированно ведущий к " созданию строго корпоративного единства - общины равных, гомеев. Это устроение в жестком стиле очень скоро должно было обернуться консерватизацией всего общественного быта в Спарте …"28

Примечания