I. Самосский период.

Анализируя то, что дошло до нас от самосской традиции, повествующей о деятельности Пифагора, мы можем с большей или меньшей уверенностью говорить о следующем. Во-первых, Пифагор не предстает в виде политического деятеля: он не выступает ни с какими проектами, не организует никакой группы, которая могла бы привлечь внимание тирана, напротив, у него весьма мирные и поначалу даже дружеские отношения с властями. Будучи частным лицом, он получает от правителя рекомендательные письма (Антифон у Диогена Лаэртского, VIII, 2 и Порфирия, V.P., 7), а в зрелом возрасте его отъезд с Самоса выглядит довольно мирно на фоне острых конфликтов того периода. С другой стороны, достаточно ярко высвечивается его деятельность как религиозного наставника: его чередование уединений в пещере за городом и лекций в городе (Антифон у Порфирия, V.P., 9 и Ямвлиха, V.P., 26-27) должно было восприниматься прежде всего как религиозная активность, вне зависимости от того, что он в своих речах преподносил слушателям. Нет ничего невероятного в предположении Моррисона,¹ что немаловажную роль в пифагоровой проповеди метемпсихоза играло значение этого учения для воспитания мужества (добродетельная жизнь и доблестная смерть обеспечивают наилучшую реинкарнацию). Во всяком случае, именно такой вывод напрашивается из рассказа Геродота о Залмоксисе (IV, 95).

Конечно, у Геродота, как и в тексте Гермиппа (DL, VIII, 41), смысл катабасиса состоит в подтверждении истинности проповедуемого учения. Однако, не будем забывать, что необходимым следствием подобного рода загробных вояжей был и особый авторитет,а также особый статус человека, обладающего способностью столь специфическим и престижным образом общаться с богами. Грекам этого времени был известен не только общавшийся с Зевсом в пещере Эпменид, но и летавший к Гиперборейскому Аполлону на стреле Абарис, и путешествовавший во сне Аристей. Подобно им, Пифагор, безусловно, даже без всяких особых догматических построений, к которым он прибег в Италии, дожен был интерпретироваться как существо рангом выше, чем человек. Близкий ему по духу его младший современник Эмпедокл, по свидетельству Гераклида Понтийского (DL, VIII, 68) обставил свою смерть как апофеоз. Приобретенный посредством религиозного действа авторитет использовался Пифагором двояко. С одной стороны, он получил моральное право пропагандировать свое учение, не превращаясь при этом в чудаковатого мечтателя, каким иногда представлялся, например, Фалес (DL, I, 34). С другой стороны, если акцентировать внимание на словах Геродота о том, что Залмоксис обращал свои речи к знатнейшим из граждан (tw'n ajstw'n tou'" prwvtou" kai; eujwcevonta), Пифагор оказывался влиятельной фигурой в аристократических собраниях, хотя, следует заметить, скорее с "совещательным голосом".

II. Кротонский период.

Пифагор, оказавшись приставленным к учрежденному по его инициативе общегосударственному культу Муз (речи Пифагора по Тимею у Ямвлиха, V.P., 37-57), игравший роль авторитетной фигуры, консультанта, эксперта в религиозных и нравственных вопросах, по самому своему положению был связан со всеми, прибегавшими к культу Муз, вне зависимости от их социального статуса. Наиболее ревностные поклонники нового культа, которых вполне могло быть "более двух тысяч" (Никомах у Порфирия, V.P., 19), видимо предстали в поздней традиции в качестве огромного пифагорейского училища, в которое они входили, конечно, вместе с женами и детьми, а под "нерушимым соблюдением" "божественных заповедей" Пифагора имелось в виду лишь следование предписаниям нового официального государственного культа. Те же из них, кто удостоился более тесного общения с философом (триста пифагорейцев по Тимею у Диогена Лаэртского, VIII, 3) и впоследствии, может быть даже в весьма скором времени, стал его учеником в собственном смысле слова, в первую очередь, конечно, юноши из аристократической среды, составили уже ту полуформальную организацию, постепенное конституирование которой стало вызывать все большее недовольство кротонской аристкратии.

Что же могли узнавать наиболее приближенные к Пифагору ученики? Прежде всего, конечно, сокровенное изъяснение учрежденного культа, в центре которого находилось учение о метемпсихозе, теснейшим образом связанное с некой специфической демонологией. Мы располагаем не слишком большим собранием пифагорейских суждений о демонах, но вполне достаточнам, чтобы понять, что оно было подробно разработано и обосновывало одновременно два постулата: сверхчеловеческий статус Пифагора и наличие шанса у его учеников удостоится особого загробного существования. В эллинистическую эпоху на последнее будут направлены любые мистерии. Секретность учения о метемпсихозе и сохранение в глубокой тайне того, что все живые существа делятся на богов, людей и существ, подобных Пифагору, у некоторых современных исследователей вызывает лишь усмешку. Однако общеизвестность этих идей вовсе не противоречит, как может показатся, их секретности: государственная поддержка сомнительных режимов других стран или связь госструктур с наркомафией может быть широко известной через средства массовой информации и при этом продолжать держаться в секрете. Нам кажется, не трудно отличить досужую болтовню от официального заявления правительства. Кроме того, пифагорейцы могли держать в тайне сведения, так сказать, технического свойства. Нам известны орфические описания топографии загробного мира, сопровождающиеся своего рода путеводителем для посвященных. Подобного рода доктрины могли иметься и у пифагорейцев. Во-вторых, круг избранных мог приобщаться к тем или иным научным занятиям, которые впоследствии процветали все больше и больше, приобретая статус самодостаточного занятия. Они в конце концов составили неувядающую славу пифагорейцев. Для первых же поколений они могли составлять часть пифагорейской аскезы, необходимое условие проникновения на "острова блаженных". И, наконец, те политические идеи, которые, были естественной составной частью (но не более) пифагореизма, могли в узком кругу интерпретироваться существенно иначе, нежели в публичных выступлениях перед неподготовленной аудиторией. Знаменитое геометрическое равенство пифагорейцев, обычно воспринимающееся как обоснование аристократизма в ущерб демократизму, вполне могло обосновывать лишь статус учеников Пифагора. Не исключено, что у Нинона, выступившего в кротонском совете с обвинением пифагорейцев в тиранических устремлениях, были основания приписывать Пифагору такое изречение: "Друзей чтить как богов, остальных смирять как зверей" (Iamb. Vita Pyth., 259). Вооруженные божественным авторитетом учителя, воодушевленные надеждами на грядущую по смерти участь, с сознанием собственной элитарности, молодые люди, ученики Пифагора, занимавшие по праву рождения места в кротонском совете, держались там особняком и в какой-то момент составили большинство. Кротонские хилиархи были вынуждены обратиться к Пифагору как третейскому судье, прежде чем решить вопрос о войне с Сибарисом (Diod., XII, 9, 4): кружок учеников Пифагора проявил себя политической силой. В правительстве Кротона de facto оказалось пифагорейское лобби. Когда же война с Сибарисом завершилась блестящей победой (ibid., 10, 1), один из военачальников - пифагореец Милон - стал национальным героем (ibid., 9, 5-6) и речь зашла о столь важном предмете, как раздел новых земель, члены пифагорейско братства выступили сплоченной и, фактически, антитрадиционалистской силой. В таком контексте можно говорить даже о пиагорейской революции. Реакция на это не заставила себя долго ждать и мы обнаруживаем в наших источниках подробное и связное описание антипифагорейского мятежа, получившего названия заговора Килона.

При таком подходе к оценке пифагорейского союза, конечно, невозможно говорить о нем как фиасе или гетерии, говорить об аристократических или демократических устремлениях этой группы в целом: она заботилась исключительно о себе самой. Степень амбициозности и решительности этой группы ярко показывает тот факт, как она обошлась с Сибарисом. В IV веке, когда повествовавшая об этом устная традиция начинает фиксироваться профессиональными историками, лично знакомыми с вполне интеллигентными и нормативными пифагорейцами вроде Архита, все это должно было казаться уже совершенно нереальным. Отсюда и двойственные оценки пифагорейцев то как мудрых законодателей-реформаторов, то как сторонников "отеческой политии", то как тиранов, справедливо изгнанных из прорабощенных ими полисов.

1 Morrison J.S. Pythagoras of Samos // Classical Quarterly, № 50, 1956, p. 141-143